Однажды любимица князя Чавчавадзе, дочь Нина, которой и десяти лет еще не исполнилось, вбежала в кабинет отца со слезами на глазах. Тот сидел у стола и, крутя в руках диковинный пистолет, рассматривал его.
— Папа, накажи-ка дядю Сандро. Он смеется надо мной.
— Как это, смеется? — удивился Александр Гарсеванович.
— А вот так! Я играла и не взяла ни одной фальшивой ноты. Он говорит: «Если и дальше будешь так стараться, то я женюсь на тебе».
Александр Гарсеванович с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. Ну и Грибоедов! Но чтобы не обидеть дочь, насупил брови и многозначительно заглянул в дуло пистолета.
— Наказать? Ну что ж, будь по-твоему.
Девочка увидела движение отца и испугалась:
— Не надо, прошу... Он больше так не будет...
Если бы он, Грибоедов, знал, что на этом свете его кто-то жалеет, хотя бы эта маленькая девочка, — черная тоска не забрала бы его так крепко в руки...
...Глаза умирающего Шереметева преследовали Грибоедова. И Петербург, и красавица Дуняша, и все то, чем лишь недавно тешилось сердце, раздражало и сделалось невыносимыми.
Это из-за нее, Дуняши Истоминой, разгорелась ожесточенная ссора между светскими приятелями Грибоедова Шереметевым и Завадовским. Грибоедов вмешался. Взял сторону Завадовского. В результате двойная дуэль. Шереметев вызвал на дуэль Завадовского, а его приятель Якубович — Грибоедова. Смертельно раненный Шереметев на другой день скончался. Поединок же между Грибоедовым и Якубовичем был отложен, однако в октябре 1818 года все-таки состоялся. Оба остались живы, но у Грибоедова оказался простреленным мизинец руки — как некстати это для него, музыканта!
Шалил, ах, как шалил Грибоедов! Говоря его же словами, жизнь вел «веселую и разгульную». Ездит к актеркам, пишет, и весьма успешно, для театра. Его называют «почетным гражданином кулис», он «очень доволен своею судьбою». Все, знавшие Александра Сергеевича в это время, запомнили его «неистощимую веселость и остроту».
«Я молод, музыкант, влюбчив и охотно говорю вздор...» Как быстро все это прошло! Грибоедов, служивший тогда в Коллегии иностранных дел, после несчастной дуэли с готовностью ухватился за предложение отправиться дипломатом либо в Соединенные Штаты Америки, либо в Персию. Выбрал последнее. В качестве секретаря только что образованного русского посольства при дворе персидского шаха прибыл на Восток. Он провел там два с половиной года. Именно в Персии и сложился замысел «Горя от ума».
Грибоедов называл себя «секретарем бродящей миссии», поскольку много ездил по странам, а еще жаловался: «Веселость утрачена, не пишу стихов, может, и творил бы, да читать некому... Что за жизнь! В огонь бы лучше броситься...»
* * *
Отдушина все-таки была — Грузия. Пользуясь любым предлогом, Грибоедов выбирался из персидских краев в Тифлис — так тогда называли Тбилиси. Заимел здесь друзей, но более всего сошелся с тезкой — тоже Александром, но Чавчавадзе. Отчество у князя было Гарсеванович, что не мешало русским знакомцам перекрестить его в Ивановича. Грибоедов, как человек одинокий, не знавший ни дома, ни семейного тепла, обычно с каким-то особым чувством возился и ладил не только с Ниной, но и с двумя другими маленькими Чавчавадзе — Катей и Давидом.
Память маленькой Нины потихоньку, год за годом копила мельчайшие события в их с Грибоедовым уже начавшейся истории.
«Конечно, главное внимание Александра Сергеевича было обращено на княжну Нину... которой было лет четырнадцать тогда, — вспоминала одна из подруг юности княжны Чавчавадзе, — хотя она, как все южанки, была уже вполне сложившаяся женщина в эти годы. Он занимался с нею музыкой, заставлял говорить по-французски и даже, когда он, впоследствии, взял ее руку и повел в наш сад делать предложение, она думала, что он засадит ее за рояль».