Красавицы не умирают

После венчания начался грандиозный бал в Аничковом дворце. Люстры сияли, скрипки пели, хор славил моло­дых, а шестнадцатилетняя Катя выглядела кислой. К тому, с кем только что обвенчалась, она не проявляла ни малей­шего интереса. Все пришли к выводу, что дочь подполков­ника Энгельгардта стала графиней Скавронской, исключи­тельно не желая огорчать дядюшку.

Связь между ними не прекратилась. Однажды, одева­ясь перед зеркалом в покоях Потемкина, Катя приколола к корсажу портрет императрицы, осыпанный бриллианта­ми. Лежавший на постели дядюшка что-то писал на листе бумаги. Закончив письмо, он сказал:

— Ступай к императрице, а портрета не снимай.

Катя заупрямилась, но в конце концов послушалась и скоро вернулась с ответом. Императрица писала, что выполняет желание Григория Александровича и жалует его племянницу статс-дамою.

Это звание давалось чрезвычайно редко, а для такой молоденькой женщины, как графиня Скавронская, вообще было недосягаемым. В Зимнем дворце с тайной завистью смотрели на счастливицу. Однако новая статс-дама Скав­ронская без восторга приняла царскую милость. Это отли­чало вообще женщин их рода — они оставались равно­душны к наградам, званиям и титулам.

Екатерина Васильевна очень не любила дворцовые це­ремонии. Всякая мысль о том, что надо одеваться, приче­сываться, увешиваться драгоценностями, пугала ее. «Для чего это? Зачем?» — плаксиво тянула она из-под своего одеяла, сшитого из собольих шкурок. Под ним, укутанная с головы до ног, она проводила день за днем, ничего более не желая.

Когда Павла Мартыновича назначили посланником в Италию, он умолял супругу следовать с ним вместе. Та упорно отказывалась. Казалось, никакие силы не смогут выманить Катеньку из-под заветного собольего укрытия, а тем паче оторвать от дядюшки, который продолжал осы­пать ее благодеяниями.

Напрасно грустный граф из своего неаполитанского далека писал прекрасной ленивице длинные, полные ис­тинной тоски письма. Муж напоминал Екатерине Васи­льевне о ее супружеском долге, жаловался, что каждый день жизни без милой жены дается ему с трудом и даже музыка не веселит, — это была правда. Он писал, что чувствует себя неважно, здешний климат, если жена не приедет, вряд ли поможет ему — врачи подозревали ча­хотку, — и это тоже была правда.

Екатерина Васильевна не трогалась с места... Пересу­ды в обществе относительно странной жизни молодых су­пругов Скавронских ее не волновали. Вероятно, Павлу Мартыновичу пришлось бы смириться с участью соломен­ного вдовца. Но к его счастью, Россия вступила в военные действия. Потемкину пришлось, оставив Петербург, за­няться сражениями и осадами.

Волей-неволей Екатерина Васильевна отправилась к мужу. Местное общество и газеты подготовили супруге посланника теплый прием, что, впрочем, вовсе не растро­гало путешественницу. Наслышанная о ее красоте местная знать устраивала в честь Скавронской балы, но всякий раз муж чуть ли не на коленях умолял жену появиться там ради приличия, хотя бы на часок.

Екатерина Васильевна томно прикрывала бесподоб­ные голубые глаза и стояла на своем. Всему на свете она предпочитала общество няни, привезенной ею из России. Единственная обязанность этой подруги неаполитанской затворницы состояла в том, чтоб рассказывать графине сказки. Старушка отнюдь не была Шахерезадой и по де­сять раз повторяла одно и то же, что, впрочем, вовсе не побуждало Екатерину Васильевну искать иных раз­влечений.

В апартаментах российской посланницы стояли нерас­пакованные тюки и ящики с наимоднейшими туалетами, выписанными для нее свекровью из Парижа. Это были восхитительные вещи, настоящие шедевры портновского искусства, вышедшие из мастерской мадемуазель Вертен, знаменитой модистки, одевавшей первую щеголиху в Ев­ропе, королеву Марию-Антуанетту.

Но Екатерина Васильевна чувствовала непобедимое отвращение к нарядам. Она — невероятное дело по тем временам! — не носила корсета.

Между тем о ее чарующей красоте говорили не только понимавшие в этом толк мужчины, но и женщины, кото­рые, как известно, менее склонны баловать подруг лишни­ми комплиментами.

Баронесса Оберкирх в своих «Записках» делилась впечатлениями о молодой графине: «Скавронская идеально хороша; ни одна женщина не может быть прекраснее ее».

Художница Виже-Лебрен, писавшая, кажется, всех красавиц Европы, находила Екатерину Васильевну не только «прелестной, как ангел», но и чрезвычайно доброй и простодушной, что очень шло нежной, словно акварель­ными красками исполненной внешности.

Мадам Виже-Лебрен вспоминала, как однажды графиня вздумала показать ей свои драгоценности. Личная худож­ница французской королевы Марии-Антуанетты, надо ду­мать, кое-что повидала на своем веку. Но тут от изумле­ния она не нашла слов, когда Екатерина Васильевна от­крыла одну за другой свои шкатулки и стала показывать ей бриллианты необыкновенной величины и самой чистой воды.

«Это подарки дядюшки», — говорила Скавронская. Однако ничего из этих сокровищ на графине не видели. Она, пожалуй, играла с ними, как малое дитя, радуясь их блеску, и тут же укладывала обратно.