Красавицы не умирают

Н.М.Карамзин, связанный с Екатериной Павловной узами дружбы и душевного расположения, говорил о ней: «Она русская женщина», подчеркивая ее патриотичность, чувство глубокой личной заинтересованности во всем, что происходит в государстве. То же самое можно отнести и к Багратиону. Он, грузин по рождению, пожалуй, один из самых «русских» генералов, если понимать под этим го­товность ради интересов России забыть самого себя, идти на любые жертвы, лишь бы она — жила, процветала...

Тильзитский мир, уступчивость Александра раздража­ли Багратиона. Ему было легче умереть на поле боя, чем поставить под сомнение неоспоримость российского могу­щества, престиж суворовских «чудо-богатырей». Сестра царя в этом вопросе его полная, безоговорочная союзница. Ее мнения по поводу внешней политики России суще­ственно отличались от того, чего придерживался Алек­сандр I.

Разве могло это — жгучее и больное — не быть предметом разговоров в безмятежных аллеях Павловска? Разве только одно взаимопонимание, единение мыслей и чувств не способны дарить минуты душевной близости?

И все-таки Александра мучил вопрос: мечтала ли сест­ра о лаврах Екатерины Второй? Отводила ли она Багра­тиону роль Орлова в грядущем перевороте? Узнав о смер­ти Петра Ивановича, царь обратился к генерал-лейтенанту С.И.Салагову, бывшему доверенным лицом Багратиона, с прямым вопросом: нет ли в бумагах покойного писем его сестры, компрометирующих высочайшую фамилию? Салагов не замедлил сообщить Александру I результаты вы­полнения «всевысочайшего поручения отыскания записок». Сначала он поделился с царем недоумением: против обык­новения, Багратион, отправляясь в Житомир, захватил с собой шкатулку, в которой хранил личные бумаги. Раньше он этого не делал, и переписка, по-видимому, хранилась у Салагова. После житомирской поездки «записок» Салагов не обнаружил. А то, что он знаком был с их содержанием, следует из его собственных слов: «Верьте мне, всемило­стивый государь, что оные ничего в себе, кроме одной детской игрушки, не составляли». Дабы убедить императо­ра в абсолютной безобидности писем его сестры к Багра­тиону, Салагов прибавляет: «Я и по днесь не могу понять, ради каких причин он и тогда хранил записки».

Едва ли царя могли успокоить замечания относительно «детской игрушки». Он, конечно, предпочитал бы сам определить важность написанного. Но как быть? Салагов уверял, что «записки» сожжены Багратионом в Житомире.

И все же император не мог успокоиться. А вдруг Багратиону и Екатерине удалось увидеться еще раз? И не был ли Багратион в Твери?..

* * *

Тверь вступила в свою золотую пору с момента появления здесь Екатерины Павловны. Она стала тем вдохновительным началом, от которого все закипало вокруг, шло в рост: промышленность, просвещение, градостроительство, общественная жизнь.

Яркая фигура «тверской полубогини» привлекла сюда целое созвездие российских знаменитостей, деятелей культу­ры и искусства, крупных чиновников. Дорога в Тверь стала накатанной и для императора, который, стараясь заглушить подозрения, испытывал все-таки постоянную потребность в общении с сестрой. Ум, осведомленность и интуиция Екате­рины Павловны делали ее незаменимой советчицей. Еще до начала вторжения Наполеона Александр I обсуждал с сест­рой ход будущих военных действий. Они оба отдавали себе отчет, что схватка будет жесточайшая. Что противопоста­вить этому? По их общему убеждению — твердость. Твер­дость духа. Твердость руководящей руки.

Тем не менее, когда началась война, Александр про­демонстрировал растерянность и нерешительность. Екате­рина отчетливо понимала, что армия несет жестокие поте­ри из-за бездарного руководства. Почему война, давно предупреждавшая о себе раскатами грома, застала все-таки врасплох? «...Куда же нас вели, когда все разгромлено и осквернено из-за глупости наших вождей?» — прямо и недвусмысленно обвиняла брата Екатерина. «Наши вожди» — это в первую очередь император. Хочет ли он знать, каково отношение к нему его подданных? Они «презирают своего вождя». Екатерина не скрывала, что разделяет это мнение, как ни горько в этом признаваться. Понимая, какое раздражение ее женское суждение может вызвать у царственного брата, добавляла: «Вам не следует указывать на то, что все это не по моей части, — лучше спасайте вашу честь, подвергающуюся нападкам...»

А где-то на западе дерется Багратион. И голова его полнится теми же мыслями, что и у женщины, портрет ко­торой в золоченом футляре неразлучен с ним.

Его мучает вопрос: что стоит за постоянными приказа­ми отступать? «Ретироваться трудно и пагубно. Лишается человек духу, субординации, и все в расстройку. Армия была прекрасная; все устало, истощилось». Не привык Багратион отступать: «...право, худо и стыдно мундир но­сить, право, скину его...»