Красавицы не умирают

Исследователь творчества Серова И.Грабарь, зная ер­шистость художника, подчеркивал, что, «отрицательно от­носясь к богатым и знатным, которых не выносил за чван­ство и самовлюбленность, Серов делал исключение для кн. Юсуповой». Феликс Юсупов вспоминал, как Серов ска­зал ему, что если бы все богатые люди были похожи на его мать, то революций никогда не было бы.

В пользу искренней симпатии к Юсуповой говорит и письмо Валентина Александровича жене: «...славная княгиня, ее все хвалят очень, да и правда в ней есть что-то тонкое, хорошее». Приятным открытием было для Серова и то, что Зинаида Николаевна несомненно наде­лена художественным вкусом: «Она вообще понимаю­щая». Их отношения избежали тех недоразумений, кото­рых у Серова в его общении с богатыми заказчиками было предостаточно.

Когда, к примеру, Юсупова попросила Серова напи­сать портрет ее отца Николая Борисовича по фотографии, то услышала прямой ответ: «Это очень тяжелая и непри­ятная работа». «Она соглашается и с этим», — замечает Серов. Остался без неприятных последствий и отказ ху­дожника писать портрет одного из сыновей в голубой венгерке, как ей того хотелось. Серов заменил эффектный мундир на обьжновенную штатскую куртку темно-серого цвета, и это не вызвало у Зинаиды Николаевны ни слова неудовольствия.

Напротив, время, что Серов провел в Архангельском, рисуя все семейство, судя по письму, было на редкость спо­койным и безмятежным. Ничто всерьез не раздражало ху­дожника. В строчках, адресованных жене, Серов неизменно подчеркивает деликатность хозяев. Он удовлетворен полной творческой свободой, предоставленной ему. И, поругивая молодых князей за избалованность, слегка иронизируя над Юсуповым-старшим, Валентин Александрович по-прежнему с неизменным теплом отзывается о Зинаиде Николаевне.

Серов не раз писал Юсупову. Портретом, сделанным пастелью в то «архангельское» лето, Валентин Алексан­дрович был доволен: «Смех княгини немножко вышел». Он предвидел удачу: «Мне кажется, я знаю, как ее нужно сделать». На чем основывалась такая уверенность? «Как взять человека — это главное», — утверждал Серов. А этого человека — княгиню — он чувствовал, знал и в этом знании находил то, что действовало на него вдохновляюще. Прелесть внешняя продолжалась прелестью душевной — Серову не часто приходилось встречать по­добное единство. Идея написать Юсупову именно пас­телью пришла к художнику неслучайно. Этот материал — нежный, с неуловимыми переходами, игрой полутонов, как нельзя лучше мог передать неброское обаяние княгини.

Тот портрет Зинаиде Николаевне очень нравился. Он постоянно висел в ее любимом крымском имении Кореиз.

«То было одно из самых вдохновенных и совершенных созданий Серова, занимавшее одно из первых мест в его художественном наследии, — отмечал И.Грабарь. — Я говорю — было, занимавших, ибо его уже нет: портрет погубили фашисты, когда занимали Ялту, куда он был на­правлен из Симферополя. Но он погиб бы, если бы оста­вался и там, так как Симферопольская галерея до послед­него произведения уничтожена гитлеровцами».

К счастью, от превратностей российской истории убе­регся другой серовский портрет, маслом, который висит нынче в Русском музее. Именно благодаря ему вот уже которое поколение россиян смотрит на княгиню Юсупову как на свою старую знакомую.

Этот портрет художник начал в 1900 году, когда Зи­наиде Николаевне было тридцать девять лет. Серов обыч­но устанавливал себе сеансную норму — три месяца. Од­нако работа над этим портретом продолжалась. Усилий и терпения оба проявили немало. Княгиня позировала Серо­ву в течение восьмидесяти сеансов. Художник не доволь­ствовался внешним сходством и не считал работу окончен­ной до тех пор, пока с полотна не зазвучал пленявший его серебристый смех и не вспыхнули алмазными искрами не­обыкновенные глаза княгини.

В 1902 году портрет был показан на выставке в Москве и Петербурге. Не всем он понравился, но отзывы, кроме всего прочего, свидетельствовали о той высокой нравственной репутации, которая утвердилась за Зинаидой Николаевной.

«...В портрете у кн. Юсуповой вовсе не передана та безыскусственная обаятельность, которая так характерна для нее», — писали «Московские ведомости».

«Забудьте на минуту каталог и остановитесь перед портретом дамы в платье маркизы с напудренными воло­сами, слегка откинувшейся на диване, — призывает один из столичных журналов. — Кто она? Конечно, ей чужды подмостки театра, несмотря на некоторую деланность по­зы; у нее нет тщеславия, с которым выступают перед зри­телями люди бриллиантов и роскошных туалетов, созда­ваемых портнихами, хотя отсутствие простоты в костюме и излишество блестящих аксессуаров и наводит на размыш­ления, но спокойная уверенность в повороте головы, силь­ные очертания лица, чудные, проницательные, точно све­тящиеся глаза, мастерски художником написанные, под­скажут, что это аристократка чистой крови, почти бес­страстная и полная отзывчивости, поразительно эффектная при отсутствии внешних эффектов и примиряющая серьез­ное внутреннее содержание с условной поверхностью».