«Красин» во льдах

Лишенный лопасти одного из винтов, с поврежденным рулевым аппаратом, «Красин» пытался обойти Семь Островов. Он едва двигался по сплошной, похожей на сушу, покрытую снегом, ледяной пустыне.

Придуманный мною заголовок в бюллетене «Мы приближаемся к цели» звучал уже иронически. В восемь часов 3 июля «Красин» остановился во льдах.

Продвижение дальше стало немыслимым.

Ночью в Москву, в Комитет помощи Нобиле, была отправлена тревожная радиограмма:

«Тяжелый торосистый лед не дает возможности идти вперед. Северным ветром лед сильно сжало. Туман рассеялся, определились по пеленгам на остров Росс и мыс Платен. Временно остановили машины в ожидании разрежения льда. Обнаружилось, что одна из четырех лопастей левого бортового винта обломана, по-видимому, этой ночью. Придется осторожней работать левой машиной во льду, ибо сейчас невозможно переменить лопасть. За последнюю вахту продвинулись на полкорпуса корабля».

Все те же шестьдесят семь миль отделяли нас от льдины группы Вильери!

— Шестьдесят семь миль! — горестно восклицал штурман Лекздынь. — Расстояние, которое в короткий срок можно пройти пешком! Но я не верю, что мы доберемся до лагеря. Лед переходит в наступление. Он уже повредил наш винт и руль.

«Шестьдесят семь миль» — эти слова были на устах каждого красинца. Штурман Петров на круглом столике у дивана, который служил мне жилищем, распластал карту и циркулем показывал, как это мало — «всего шестьдесят семь миль». Чухновский ходил взад и вперед, сутулился, не слышал обращенных к нему вопросов и выпытывал у Березкина тайны метеорологических условий ближайшего дня.

Самойлович предложил ждать.

— Передвижка льда может начаться вдруг, — говорил он. — Пусть будет благоприятный ветер, льды начнут продвигаться к северу, и путь на восток станет доступен. Так может случиться каждый час.

Но так не случалось. В Арктике не рождались благоприятные ветры. Лед стоял сплошной ледяной пустыней, которая тяжко упиралась в черные берега Норд-Остланда.

День 4 июля не принес ни утешения, ни новых надежд. На «Красине» напряженно шла жизнь, медленная и тревожная. Тревога была скрыта в словах даже самых случайных, которыми обменивались люди на корабле. Тревога была на лицах, в движениях, в тяжелом молчании людей.

Неизвестно, кто первый решил устроить в этот тягостный вечер концерт в нашей кают-компании.

В матросском кубрике и на палубе нередко можно было слышать игру на балалайках и мандолинах. Но мы и не знали, что в палубной и машинной команде за время похода организовался неплохой оркестр. И вот неожиданно этот оркестр — человек пятнадцать с балалайками и мандолинами в руках — появился в кают-компании.

Кают-компания тотчас наполнилась всеми свободными в этот час от вахты. Впервые под восемьдесят первой параллелью северной широты, в суровых арктических льдах зазвучали русские песни о «Степане Разине», «Вниз по матушке по Волге», «Светит месяц» и неизменные саратовские частушки. Могли ли мы в то время мечтать, что пройдет время и в сороковых годах нашего столетия русские песни и русские голоса уже не будут дивом даже у самого Северного полюса!

Концерт поднял несколько упавшее настроение красинцев. Наибольшее удовольствие наши матросы, кажется, получили, слушая итальянца Давида Джудичи. Необычен был вид этого итальянца, поющего русские песни во льдах Арктики в своих модных, до колен штанишках с чулочками и в овчинном дубленом полушубке!

Пение русских песен как бы напомнило нам, что как ни далеко мы от родины, но родина — с нами. «Красин» во льдах — частица нашей русской, советской Родины. Здесь мы живем по нашим законам, нашей моралью и по велениям наших чувств. Пусть наши чувства и мысли обращены сейчас к людям на льдине, отчаянно взывающим на весь мир: «Спасите наши души!» — но это именно потому, что наши чувства подчинены законам нашей морали.

Новости из внешнего мира почти не доходили до нас. Возможности нашего радио были очень ограниченны. Радиостанция «Красина» принимала почти исключительно вести, связанные с поисками экипажа дирижабля «Италия». Да и то сведения о положении иностранных спасательных экспедиций доходили до нас очень отрывочно. Корреспонденты на корабле имели право на передачу крайне незначительного количества слов ежедневно. Поэтому приходилось тщательно составлять каждую радиопередачу. Это была отличная школа лаконизма и выразительности для каждого журналиста. Джудичи, составляя свои короткие радиограммы с борта «Красина» в миланскую газету «Коррьера делла Сера», неизменно заканчивал их припиской: «Развейте сами». По-видимому, его редакция обогащала его сообщения фантастическими подробностями по своему усмотрению.