Красивые души

До Бостона – четыре часа на поезде, до сердца Фудзико – пять лет. Чем ближе к Бостону, тем опаснее. Сама поездка в Америку может оказаться напрасной. Чтобы избежать риска, нужно подстраховаться. По совету своего отца Сигэру он решил зайти в нью-йоркский филиал «Токива Сёдзи» и устроиться слушателем в университет. А потом договориться об уроках вокала с преподавателем из Джульярдской школы. Тогда, по крайней мере, у него будет оправдание своего приезда в Америку, и он выиграет время, чтобы набраться смелости для встречи с Фудзико.

Он поднял глаза от тарелки с остатками картошки-фри и вдруг заметил, что латинос бросает в его сторону жаркие взгляды, проявляя к нему явный интерес. Встретившись глазами с Каору, латинос поджал губы и подмигнул ему. Догадавшись о его намерениях, Каору быстро рассчитался и поспешил в гостиницу.

1.2

Каору приняли слушателем на театральный факультет Нью-Йоркского университета, а меццо-сопрано, когда-то певшая в Метрополитен-опере, согласилась давать ему уроки вокала. Каору не интересовали ни театр, ни опера, зато сам он заинтересовал доцента театрального факультета и эту певицу.

Господин Маккарам наряду с преподаванием в университете ставил пьесы собственного сочинения в маленьком театрике в даунтауне и читал прозу со сцены. Его манера говорить, походка и даже любовь ко всему японскому не оставляли никаких сомнений в том, что он гей. Не успел Каору войти в аудиторию, как господин Маккарам пригласил его сыграть в своей пьесе. Он забросал Каору предложениями, не давая ему опомниться:

– Ты идеальный Бог Смерти, каким я себе его представляю. Мы оденем тебя в белый смокинг, лицо загримируем белилами. Тебе и играть ничего не надо будет: стой себе молча и смотри вдаль отсутствующим взглядом. Главное здесь – твой облик человека из непонятно какой страны. Придешь?

Напор господина Маккарама был угрожающим. Проще согласиться, чем объяснять причину отказа. Господин Маккарам вырвал у Каору лист посещения, подписал его, дал бумажку с адресом театра, сказав:

– Приходи завтра в три, – и протянул ему руку, прощаясь.

Раз уж собрался в Нью-Йорк, исправь там свой поменявшийся голос, – сказала Каору его мать, Амико Токива. Забота о голосе Каору была поручена меццо-сопрано, которая когда-то произвела хорошее впечатление на семью Токива, выступив на гала-концерте, который они спонсировали.

Меццо-сопрано Мария Попински, полька по происхождению, жила в Верхнем Ист-Сайде. Придя к ней, Каору вместо приветствия достал ноты незаконченной «Песни мертвых», последнего произведения своего отца Куродо. Конечно, мадам Попински не слышала о композиторе-неудачнике по имени Куродо Нода, но, просмотрев ноты, она села за рояль и попросила Каору спеть. От волнения Каору начал в высоком регистре – он запел грустную мелодию на слова завещания Наоми, приемной матери Куродо.

В гроб ложишься один.
Но к чему печалиться?
Мертвые сотканы из той материи,
что и те, кто нам снится.
Мы встретимся, как только захочешь.

Мадам Попински попросила Каору объяснить ей смысл песни, и он кое-как перевел. Ее до глубины души тронула эта мелодия, написанная его отцом на предсмертные слова бабушки, в исполнении сына и внука. Она попросила Каору поподробнее рассказать о его семье. И он поведал ей трагическую историю любви своей прабабушки Чио-Чио-сан, рассказал он и о путешествии Джей Би.

– Значит, ты потомок мадам Баттерфляй в четвертом колене, да? – Мадам Попински пристально вглядывалась в лицо Каору, стараясь не упустить ни одной черточки – линии носа, формы лица, цвета глаз. Она не меньше пятидесяти раз исполняла роль Судзуки в опере «Мадам Баттерфляй», и служение Чио-Чио-сан в подлинном смысле слова стало ее призванием. В опере у Судзуки не было выбора: она оставалась всего лишь свидетельницей самоубийства Чио-Чио-сан. Попински уже не пела партию Судзуки, но ведь и сейчас в каком-нибудь театре мира Чио-Чио-сан продолжала убивать себя. А оставшийся один мальчик Торабуру – Чайные Глаза приходил к могиле матери, так и не узнав причину ее смерти. Но пока трагедия Чио-Чио-сан тысячи раз разыгрывалась на театральных подмостках, реальное время не стояло на месте, и сейчас перед Попински – правнук мадам Баттерфляй. Даже если это было ложью, Попински решила в нее поверить.

– Судьба любит шутить. Надо же было прислать ко мне правнука мадам Баттерфляй. Если мне скажут: научи его петь, – я научу. Наверное, и самой Чио-Чио-сан хотелось бы этого.

Мадам Попински похвалила природные данные Каору и пообещала, что его жесткий и глухой голос месяца через три превратится в блестящий тенор такой красоты, что случайные прохожие станут за три квартала оглядываться, услышав его. Она согласилась давать ему уроки два раза в неделю.