Красивые, двадцатилетние

— Видите, — скажет Роберт.

— Печально.

Роберт грубо дернет ее за руку.

— Не лгите, — скажет он. — Жаль, что вы не видели своего лица. У вас на лице не было ничего, кроме отвращения. Этот человек, — и тут Роберт укажет на меня, — слишком мне близок, и я не хочу, чтобы ему сочувствовали. Лучше уж отвращение. Надежнее.

— Какой вы жестокий, — скажет она.

— Нет, — скажет он. — Я лишь однажды поступил с ним жестоко и никогда себе этого не прощу. Он уплыл в море, а я в последний момент взял моторку, догнал его, оглушил ударом весла и втащил в лодку. И вот этого не могу себе простить.

Туг Роберт прикусит язык, испугавшись, как бы ей ненароком не пришло в голову, что, коли уж у лодки есть мотор, нет нужды в весле; и, замолчав, будет потеть и дрожать. Только ей ничего такого в голову не придет.

— Он что, не умеет плавать? — спросит она.

— Он один из лучших пловцов в Эйлате, — скажет Роберт. — Поэтому ему удалось так быстро уплыть так далеко. Но ведь у него была своя задача.

— Какая?

Он ей не ответит; он вытянет руку влево, а она проследит за его взглядам, и там будет сидеть наш второй статист: малый, который спьяну угодил под трамвай в Сан-Франциско и которому отрезало обе ноги вровень с задницей. И Роберт опять бросит камень в воду, и тогда тот отползет, а вечером получит от Роберта только три фунта. Роберт платил ему меньше, чем толстухе, исходя из того, что для трех четвертей человека три фунта совсем недурная цена за час ползанья.

— Что это? — спросит она.

— Лучше спросить: что это было, — скажет Роберт. — Точности ради. Это был человек, который тоже искал смерти. Только он не так хорошо плавал, и поэтому его успели вытащить на берег. — Он замолчит и через минуту добавит:- Вот чего я не могу себе простить.

— Вы имеете в виду акул?

— Что вы! Я имею в виду золотых рыбок в аквариуме.

— Этого человека надо спасать, — скажет она.

Роберт склонится к ней и замрет молча, а она уставится на его заплывшее омерзительное лицо. А потом повернется и посмотрит на меня, а мое лицо будет худым и жестким — как всегда после курса диамокса.

— Вы знаете рецепт? — спросит Роберт.

— Этот человек должен отсюда уехать, — скажет она.

Мы встретились на середине ковра, и я посмотрел Роберту в лицо, и мы снова закурили по сигарете; только это были уже наши сигареты.

— Где ты? — спросил я.

— Там, где она говорит, что тебя надо увезти и поместить в хорошую клинику, чтобы отучить от алкоголя и снотворных. Боюсь только, этого безногого уже нет в Эйлате.

— Даже если нет, далеко он не ушел, — сказал я. — В последний раз, кстати, он был.

— Никогда не знаешь, что такому идиоту взбредет в голову. Вдруг взял и повесился, скотина, или еще чего. А он нам позарез нужен. Для полноты картины. Чтобы зря время не терять.

— Я знаю такого же в Тель-Авиве.

— Без ног? — обрадовался Роберт.

— Без одной ноги.

— Это хуже. Можно приспособить протез и летать на самолете. Как тот советский летчик.