Красивые, двадцатилетние

Я посмотрел на Роберта; у него стояли слезы в глазах. Я никогда не видел его пьющим, а ведь знал, что он пьет тайком от меня, но понятия не имел, где и как.

— Может, ты б кончил пить, а?

— Не твоя забота. Сейчас главное — пес. Подумай лучше, какую ему дать кличку. И повести дело надо так, чтобы в момент убийства собаки у этой бабы в мозгах переплелись два чувства: радость и отвращение.

— Во-первых, не известно, будут ли у нее мозги. А во-вторых, почему радость?

— Потому, что она ревнует тебя к этому псу. Остается придумать образ. Ага! Когда ты в первый раз соберешься ее трахнуть, выбеги внезапно из комнаты, а вернувшись, скажешь, что забыл покормить собаку.

— Она выгонит меня ко всем чертям. И на этом все кончится.

— Ничего не кончится. Я тебя всегда умолял не учить меня и еще раз прошу. В твоих отношениях с собакой есть что-то ненормальное. Годы одиночества, женщина, которая от тебя ушла, постоянные неудачи с работой, седина в волосах… Лучше не придумаешь!

Дождь усилился, и нам пришлось зайти в кафе на углу, чтобы переждать ливень и заодно выпить кофе. В эту пору там было пусто, и хозяин сказал, что уже час как должен бы закрыть кафе, но неохота идти домой под дождем.

— Ты в какую сторону едешь? — спросил Роберт.

— В сторону Яффы, — сказал он. — Но автобусы уже не ходят.

— Высадишь нас в конце Алленби, — сказал Роберт. — Возьмем такси и заплатим пополам, хочешь?

— Хорошо, — сказал он. — Два кофе? Фунт.

— Почему это фунт?

— Потому что уже первый час ночи.

— Но ведь ты сказал, что не уходишь только из-за того, что боишься дождя. И собираешься с нами на пару брать такси. Какого же черта просишь за кофе столько, сколько дерут в ночном клубе?

— Потому что уже первый час ночи.

— Ты говоришь на иврите?

— Да, — сказал хозяин.

— Тогда почему запросил фунт?

— Потому что уже…

Роберт не дал ему докончить:

— Говоришь на иврите? Да или нет? Ну скажи: ты говоришь на иврите или не говоришь?

— На улице дождь.

— И что с того? Мы же не за погоду платим, а за кофе, — крикнул Роберт. — Теперь ты уже нам считаешь за дождь, а раньше за то, что время за полночь? Говоришь на иврите? Ну скажи!

Это был старый трюк: говорить на иврите Роберт почти совсем не умел, но, покупая собак, неизменно набрасывался на продавца с вопросом, знает ли тот язык. И всегда выигрывал.

— Я ошибся, — повысил голос хозяин. — Я вовсе не хотел говорить про дождь. Я хотел…

Роберт перебил его, крикнув:

— А что, может быть, нет дождя? Может быть, светит солнышко и пришел хамсин, а мы лежим на пляже и ждем, чтобы нам принесли пива? Верно? Прекрасный солнечный день. Мне душно, черт побери. Я мечтаю о прохладе.

— Я хотел сказать, что уже полночь, — надрывно крикнул хозяин. — А после полуночи…

Роберт в ответ крикнул еще громче:

— А то я без тебя не знаю, что полночь, да? Я думал, high noon [71]и сюда сейчас явится Гэри Купер с пистолетом. И только призадумался, чем бы заняться в такое чудесное солнечное утро.

Я достал из кармана фунт; бросил на стойку и вышел. Я чувствовал, что промок до костей, точно на мне не было куртки и свитера, да еще плотной рубашки снизу. Их вопли звенели в ушах, и, хотя я ускорил шаг, этот гвалт меня преследовал. Но я был один и думал, что сегодня ночью смогу наконец заснуть. Подойдя к гостинице, я отвернулся и только сверху, из комнаты, посмотрел на Ибрагима: он стоял неподвижно, лицом к стене, а дождь стекал по его телу, и только волосы у него были жесткие, как днем и как на солнце.

Я снял куртку и свитер и спустился вниз. Когда проходил мимо Гарри, увидел себя в зеркале и подумал, что могу обойтись без рубашки, которая насквозь вымокла и прилипла к груди. Я сбросил ее и дал Гарри.

— Высуши к завтрашнему дню. Как — это уж твое дело.

Я вошел к ней в комнату; она еще не спала. Ни слова не говоря, я выглянул в окно и посмотрел на улицу; оказалось, что отсюда его не видно; он стоял, повернувшись лицом к стене, на другом углу.

— Я думал, он будет здесь, — сказал я. — Но, к счастью, его нет.

Она усмехнулась.

— Ты в себе уверен, — сказала.

— Иногда мне хочется его убить, — сказал я. — Не могу больше на него смотреть.

— И я не могу на него смотреть. Как только вернемся в Канаду, подам на развод.

— Я его ненавижу. На всем свете нет человека, которого я б ненавидел сильней. Когда вспоминаю, как он стоит.

Я замолчал; у меня не было уверенности, что его действительно нет. Возможно, я просто его не заметил. Я посмотрел вниз еще раз и тогда только убедился, что действительно не увижу его из этого окна, потому что оно выходило на боковую улицу.

— Нет, — сказал я. — Сегодня его не будет.

— Да. Он поехал в Хайфу. Оставил тебе записку.

Она взяла со стола конверт и подала мне; я сунул конверт в задний карман брюк и застегнул карман на пуговку, которую мне специально пришил Роберт, хотя никто, кроме меня, не носит джинсы с пуговицами, и только после этого посмотрел на нее и рассмеялся, а она тоже рассмеялась.

— Боже, — сказал я. — Забыл, что дальше.

— Что?