Краски мечты

Джина не ответила. Больше всего ей хотелось сейчас уйти в спальню, закрыть дверь, подпереть ее для верности шкафом, нет, лучше двумя, и забраться под одеяло, а там – греть руками живот. Чтобы никто-никто не слышал того, что скажет ей Виктор. И чтобы никто не догадался, что он о ней думает.

– Это правда?! – Он приблизился к ней.

На мгновение Джине показалось, что он ее сейчас ударит, и она отступила. В другой раз, может, и осталась бы на месте, но нельзя, чтобы кто-то нанес святотатственную пощечину будущей матери.

– Да. – Джина сама не ожидала, что сможет сказать это таким ровным голосом.

– Тварь! – Виктор стиснул зубы. – А-а! – Изо всех сил он ударил ногой диван и, кажется, не почувствовал боли. – Дрянь! Шлюха! Как ты могла? Ты, ничего не стоящая вещь, ты предала меня? А я… – Виктор соскакивал с визга на хрип, Джина никогда бы не подумала, что такое возможно. – Я тебя любил… – В сторону полетела ваза черного стекла, брызнула осколками. – Я готов был жить с тобой! – Со стены сорвана фотография в рамке, вот она уже лежит, засыпанная блестящими кусочками стекла. – Я впустил тебя в свою жизнь, спал с тобой! Грязная тварь!

Джина была ошеломлена. Чтобы так беситься, нужно, наверное, очень долго копить злобу. Виктор, такой спокойный, такой милый и серьезный, готов кричать ей такие слова? Не выяснять, что произошло, как, почему, нет, метаться по квартире в бессильной ярости и крушить на своем пути все: мебель, посуду, прошлое тепло.

– Ты ездила с ним в Швейцарию… Да? Так? Ты врала мне, как последнему идиоту, а я не замечал… Дьявол, мне наставили рога! И кто? Джина, ласковая, любящая Джина! – Виктор истерически расхохотался. Джина ни разу не видела у него такого эмоционального всплеска. Что ж, человека можно познать только в критической ситуации. – Почему ты молчишь?!

– А ты хочешь меня выслушать?

– Да будь ты проклята! Со всеми своими объяснениями! Неблагодарная! Хочешь в очередной раз мне солгать?

– И в мыслях не было, – раздраженно ответила Джина.

Что-то внутри нее, какая-то слабость, а может, здравый смысл и привычка к стабильности, кричало: нельзя допустить. Останови его, объясни все, проси прощения, тысячу раз проси прощения, искупай вину своей неверности, только не отпускай! Ведь все закончится, целая жизнь закончится вот так, разорванная в клочья, разбитая вдребезги, и не останется ни добрых воспоминаний, ни хороших отношений, ни какой бы то ни было надежды.

Но Джина знала наверняка: как раньше, уже не будет. Нечего ей делать с человеком, который вот настолько ценит и уважает ее человеческое достоинство.

– Я рад только тому, что не успел на тебе жениться и что у нас никогда не будет детей! Лживых, подлых, как ты, детей! – Виктор сорвал с вешалки плащ и ушел.

Дверь хлопнула оглушительно. Джине показалось, что он все-таки ее ударил – дверью. По голове. Как легко поверил в предательство. И пусть Мэган сказала ему правду, и пусть действительно была измена, но у всего на свете есть своя причина… И неужели не важно какая? Неужели так просто все перечеркнуть, раздавить человека, который, может, сам истерзался от чувства вины и готов был долго-долго ее заглаживать, никому не делая больно ненужными признаниями?

– Как хорошо, Виктор, что у меня не будет от тебя детей. Пошли спать, маленький.

Сон долго не шел к Джине, но она не соблазнилась снотворным. И прибраться после скандала решила утром. Да, и на работу не пойти. Стоит навестить врача.

Ей приснился Альберт, который рисовал театральные декорации. Сон был странным, но Джине нравилось то, что у него получалось. Она сидела рядом и подсказывала Альберту, что дорисовать. Он не отвечал, но делал именно то, что хотела она. Получался красивый горный пейзаж.

Он так ярко виделся Джине, что, проснувшись, первым делом она достала из ящика стола блокнот для рисования и карандаш и набросала несколько линий. Джина сидела в кресле, поджав под себя ноги, и задумчиво водила карандашом по бумаге. Получалось похоже – на сон. Горные склоны, ребристые верхушки. Джина подумала и нарисовала в небе лицо. Лицо получилось детское и веселое.

– Кажется, кто-то рад, что все получилось именно так? – с улыбкой спросила она.

Никто не ответил. Но Джина вдруг осознала, что не рисовала уже тысячу лет. А сейчас на нее накатило состояние, когда не рисовать – плохо. Почти нельзя. То, что некоторые называют вдохновением.

Джина погрузилась в рисование, как оказалось, на несколько часов. Техника ее за отсутствием практики несколько ослабла, и приходилось внимательно поправлять себя: где-то провести линию четче, где-то – сгустить штриховку.

На следующем листе Джина нарисовала Альберта. Ей так его не хватало! Это не был в полном смысле слова портрет. Она изобразила его сутуловатую спину. Он стоял у большого окна, сунув руки в карманы, и смотрел куда-то вдаль. Наверное, на те горы, которые Джина нарисовала чуть раньше. Попробовала совместить рисунки, приставила один к другому – получилось! Один поразительно вписывался в другой.

– Интересно, а ты видишь ту физиономию, которая проглядывает между облаками? – спросила Джина.