Красна Марья

Кружила и вьюжила непроглядная зима 1925-го года. Ленинград зяб, погруженный в безысходный морозный сумрак. Редкие фонари не разбиты. Только на Невском да на центральных улицах дорога освещена, да несколько ярких витрин частных магазинов выделяются в кромешной темноте занесенных снежными буранами улиц. Местами трамвайные пути вздыблены, их обломки убого выпирают наружу. Грустно выглядит обшарпанная кладка давно не ремонтированных дворцов. Осиротевшие, бесхозные здания бывших складов разобраны на дрова, а у роскошных ресторанов толпятся извозчики, наперебой предлагающие услуги щегольски одетым «совбурам» и нэпманам. Прохожие под порывами северного ветра прячут лица в воротники и ускоряют шаг по обледенелым тротуарам.

По Улице Красных Зорь размеренным шагом следовал человек лет тридцати с небольшим, выше среднего роста, в ладно скроенном по фигуре овчинном тулупе хорошей выделки, препоясанном кушаком по талии, в высоких валенках и в завязанной под подбородком простой заячьей ушанке. Сзади на лямках болталась холщовая деревенская котомка. От тулупа веяло не до конца выветрившимся духом навоза и кострища. Он шествовал не спеша и с виду спокойно, но у подворотен изредка останавливался и напряженно вглядывался в указатели на домах, что выдавало в нем человека, не до конца уверенного в своем пути.

Его окликнули патрульные в длинных шинелях, с красными повязками на рукавах и с винтовками за спинами. Мужчина остановился — у него выспросили, кто он и откуда, потребовали документы.

— Панкратий Клементьевич Телешев, — напрягая зрение, разобрал начальник патруля и брезгливо поморщился, — что в Питере ищешь, лапотник? Легкой жизни, заработков небось, а сам ни черта не умеешь? Хватает здесь таких — босяков провинциальных… Счастье твое, что рабоче-крестьянского происхождения, а не лишенец, а то бы враз выпроводили…

«Лапотник» со спокойными серыми глазами хладнокровно выдержал натиск и невозмутимо уточнил:

— Документы, кажется, в порядке? А сам я — из Калуги, к родственникам, устраиваться на «Северную верфь». И специальность — имеется! — прибавил он примирительным тоном, похлопывая себя рукавицами. — А морозец у вас знатный! Мерзнем, ребята?

Патрульные переглянулись: выговор и складная речь выдавали в парне городского жителя.

— Да-а-а… Работа собачья, — пожаловался патрульный, возвращая документы, — а что на завод идешь — дело: тут нынче спецы ой как нужны! Тебе какую улицу-то надо? Сейчас подскажем, чего тебе плутать зря по холоду…

Глава 2

В расположенной амфитеатром, ярко освещенной, но неуютной, плохо протопленной аудитории Первого Ленинградского медицинского института шла лекция по биологии. Слушатели отчаянно мерзли в накрахмаленных колпаках и халатах, надетых поверх телогреек. Преподаватель обильно и красноречиво вплетал элементы марксистско-ленинской теории в полотно лекции, а студенты время от времени поворачивались один к другому и, многозначительно тараща глаза, передавали по ряду скрученную записку — и тут же принимали самый серьезный и сосредоточенный вид. Они сочиняли совместную поэму на свободную тему — таким образом, чтобы каждому последующему «поэту» оставались открыты только две рифмованные строчки предыдущего автора. В перерыве они разворачивали плоды своего стихоплетства и хохотали над содержанием, которое иногда принимало неожиданно вычурную форму. Остроумные комментарии и веселый смех ослабляли сосущее чувство голода, так что даже самые серьезные из студентов с улыбкой прислушивались к общему гомону.

До конца учебного дня оставалась последняя пара лекций, затем предстояли лабораторная по общей физиологии и курс препарирования в провонявшей формалином анатомичке.

Закончив занятия, маленькая усталая студентка, обладательница черно-смоляных кудрей, серьезных вишневых глаз и миловидного лица, сохранявшего девичий овал несмотря на отчаянную худобу, на выходе из анатомического зала нос к носу столкнулась с мужчиной лет сорока или чуть более в зимней форме военного моряка.

— Вот спасибо, Виктор Лаврентьевич, что нашли возможность встретить меня!

— Как же я мог пренебречь вашей безопасностью, Капитолина Ивановна, — ведь почти ночь на дворе, темень непроглядная! Я только шел и вспоминал, не перепутал ли чего-нибудь: ведь вы, кажется, прибираетесь в операционной у профессора Клочковского по средам, пятницам и субботам, а сегодня только вторник.

— Правда ваша: трижды в неделю, — заметила девушка, неспешно укладывая халат и шапочку в ранец и стараясь не помять накрахмаленную отутюженную форму. — Надо бы почаще — по экономическим соображениям, — да боюсь, учебному процессу повредит. Действительно, за окном уже темным-темно, а у меня на сегодня еще материала перелопатить — невпроворот!

— Если желаете, я мог бы всегда встречать вас после работы — и незачем Аркадию Александровичу раньше времени отлучаться и напрасно беспокоиться…