Красная Армия

Антон сожалел о начале войны, хотя его бригада пока даже не была введена в бой. Он сожалел о своем грандиозном повышении до командира боевой бригады, потому что считал, что не дорос до этого назначения. Он сожалел о том, что его отец никогда не мог понять очевидного. Старик придавал такое значение тому, что не оказывал сыну никакого высокого покровительства. Тем не менее, думал Антон, без него я бы вряд ли стал кем-то большим, чем майором. А если бы не фамилия и железное бремя традиции, я вряд ли бы стал военным. Полковник гвардии. Гвардии полковник. Это ассоциировалось у него с романами, опереттами и несоразмерно большими погонами. Штраус посвятил бы много времени такому персонажу. Или Легар. Или кто-то еще более легкомысленный. Ромберг. Мало кто еще мог писать легкую музыку настолько легко. Миру определенно нужно было больше легкости.

Антон посмотрел в мрачное немецкое небо за маскировочной сетью. Сейчас он мог побыть один, пока офицеры занимались бесконечным потоком дел. Он отправил водителя найти чего-нибудь согревающего. Его водитель был хорошим парнем, который тоже не казался настоящим солдатом. Он очень боялся крупного задумчивого полковника, сына одного из самых высокопоставленных и влиятельных офицеров советской армии. Антон вспомнил, как тот зашлепал по болезненного цвета грязи. Тощий русский парнишка, ожидающий приказа на мрачном полигоне в Германии. Ожидающий приказа, как и все они.

Антон слышал, что войска стремительно продвигаются вперед, на некоторых участках даже быстрее, чем планировалось. Комбинация современных технологий разрушения и едва управляемой мобильности современной бронетехники и авиации меняла обстановку на карте со скоростью, пугающей даже сторону, наслаждающуюся успехом. Антон вспомнил недоумение, царившее на совещании командования корпуса, где он присутствовал после полудня. Все ждали более тяжелого начала боев. Но казавшиеся раньше сказочными итоги бесчисленных нудных учений неожиданно сбылись. Даже осторожные татарские глаза генерала Ансеева, командира их корпуса, выражали страшную дезориентацию, в которую его вводила скорость развития событий.

Но в душе Антон ощущал, что для него война не была слишком легкой. Он вспомнил последствия вражеских налетов на переправы через Эльбу к северу от Магдебурга. Длинные ряды сгоревших грузовиков и жуткие ряды обугленных человеческих тел, которые даже не попали на войну в привычном смысле этого слова. В часах пути от границы и мясорубки поля боя смерть настигла их без всякого предупреждения. Если в войне когда-то и было что-то романтичное, подумал Антон, то те времена закончились. В ней не было ни малейшего очарования. Бездушная техника реяла в небе, за многие километры до цели, невидимой человеческим глазом, компьютеры сообщали пилоту, что и как делать, и на земле разверзался ад. Антон насчитал тридцать семь единиц уничтоженной техники в одном районе и пятьдесят в другом, а переправы были настоящими кладбищами машин, сами берега были выжжены. Его бригада потеряла несколько машин во время переправы через Эльбу, в том числе драгоценные системы ПВО. Теперь уцелевшие стояли, тщательно замаскированные, на сборном пункте в Лецлингерской пустоши, заправляясь топливом и готовясь к последнему, самому трудному переходу на их пути в бой. Командир корпуса планировал возобновить движение между двенадцатью и восемнадцатью часами, и это будет быстрый марш, без запланированных остановок для отдыха или приема пищи. Машины продолжат движение уже в боевой готовности.

Как только гвардии полковник прикажет начать движение. Как только командир корпуса прикажет гвардии полковнику. Как только командующий фронтом прикажет командующему корпусом.

Антон подумал о беспомощности своего отца. Он действительно любил старика. И восхищался им. Конечно, было легко восхищаться генералом армии Малинским, командующим Первым Западным фронтом. Но Антон задавался вопросом, много ли людей действительно любили его. Его отец всегда казался ему героем. И как настоящий герой, он был совершенно слеп в социальной структуре советской системы. Антон понимал, что отец был искренне, почти до наивности честен. Старик всегда подчеркивал, что не допустит поблажек для сына. Но система не умела понимать подобных требований. Антон понимал, что он должен был совершить целую череду возмутительных глупостей, чтобы это как-то повредило его карьере. Это же сын Малинского. Продвиньте его. И вытащите его из этого.

И даже если бы Антон специально попытался навредить себе, он сомневался, что поступил бы искренне. Старик был настолько великим, что ему невозможно было сопротивляться. Он требовал слишком обезоруживающе мягко, аристократично. Он никогда не заставлял Антона стать офицером. Он только предполагал, что так и будет с такой непоколебимой уверенностью, что Антон оказался бессилен противостоять.