Красная дюжина. Крах СССР: они были против

— Есть такое понятие — эквифинальность. То есть, как бы мы ни шли, какие бы правительства и программы ни были, какие бы конкретные политические и экономические шаги ни предпринимали вы, Павлов, Силаев, Гайдар или любой другой — все равно пришли примерно к такому состоянию дел. Это как в анекдоте: больного лечат разные врачи, разными лекарствами, а ему все хуже. Наконец говорят: ну, тогда остается только Богу молиться. А родственники отвечают: пробовали — хуже! Так вот, Николай Иванович, как вам кажется — не в такой ли мы ситуации, когда процесс распада объективен и его, по большому-то счету, никому не остановить?

— Если бы я не знал, что при жесткой командно-распределительной системе мы втягиваемся в стагнацию, а затем — в кризис, если бы я не знал, что в 82-м году рост доходов населения был равен нулю… Если бы не знал всего этого, то я и не включился бы в работу по перестройке (тогда еще такого термина не употребляли), не вошел бы в 82-83-м году в узкую команду, которую тогда создал покойный Андропов…

— Кто входил в эту команду?

— В ноябре 82-го года меня — совершенно неожиданно — избрали секретарем ЦК и Андропов ввел меня в команду, готовившую реформы. Туда входили и Горбачев, Долгих…

Об этой работе по подготовке реформ я не жалею. Ситуация была тяжелой, кризис зрел. Мы стали разбираться с экономикой, а с этого началась перестройка в 85-м году, где практически были использованы итоги того, что сделали в 83-84-х годах. Не пошли бы на. это — было бы еще хуже.

Но с вашим фаталистическим взглядом я вообще не согласен. Нет, от политики многое зависит. Не все, но многое. Если бы я считал иначе, то не взялся бы за это дело. Конечно, в 90-м году наше представление об экономике по сравнению с 85-м и даже с 87-м годом — это день и ночь! Наше мышление очень продвинулось. Когда в 88-м году впервые я ввел в нашу экономику понятие конкуренции, монополизма… да и, кстати, фермерства… на меня вот такими глазами смотрели.

Мы держались до 89-го года. В 89-м году рост экономики был уже очень небольшой — 1,5 процента. В 90-м году прошли через нулевую отметку, начался спад, пошел настоящий раздрай в экономике.

— Так вот, все-таки, Николай Иванович, может быть, это падение было объективно, ни от чего не зависело? Или иначе: ну, вот остались бы вы у власти, стали бы, скажем, Президентом России. Вы думаете, что не было бы в принципе того же, что мы имеем сегодня? Вы всерьез верите, что смогли бы задержать падение маятника?

— Конечно, переход от плановой к рыночной системе безболезненно пройти не мог. В этом смысле трудность переходного периода неизбежна при любом руководстве. Вы помните, что со мной делали в мае 90-го года, когда я выдвинул комплекс мер по переходу к рынку, в числе которых было и реформирование цен. Тогда Бунич крылатую фразу сказал о нас — «Шок без терапии». Да… С тех пор менялись премьеры, много было «шоков», а до «терапии» так и не добрались…

Так что приближение кризиса было неизбежно. Но какого? Программа Рыжкова-Абалкина (так ее называли) была умеренно радикальная. Я и сейчас считаю: этот путь, который мы не прошли, был оптимальным, а Абалкин был и остается крупнейшим экономистом. Мы не могли рисковать, не могли пойти на шоковую терапию из-за неподготовленности рыночной инфраструктуры, материальной и психологической неподготовленности людей. И если бы страна пошла этим путем — трудности тоже были бы. Но не было бы так, как сейчас. Была бы существенная разница — в этом я убежден, поэтому и согласился выставить свою кандидатуру на пост Президента России. Я понимал, что может опять выплыть программа типа «500 дней», другие шоковые варианты и все это ударит по людям. Только поэтому и пошел. Что мне, власть была нужна? Я от той-то власти не отошел. Да и четыре месяца после инфаркта! Но я стоял на митингах по восемь часов, хотя понимал, что рисковал. Зачем? Для того чтобы предупредить такое развитие событий, такую шоковую терапию, к которой мы пришли сегодня. Я проиграл выборы, но никогда не смогу упрекнуть себя в том, что мог, но не сделал…