Красная гиена

Фелиситас хотела переехать в Халапу: она никогда не покидала родного штата и вдали от Серро-Асуль чувствовала себя чужестранкой среди тысяч людей, населяющих Мехико. Муж твердил о возможностях, которые им представятся, ведь столько беременных не в состоянии позволить себе частную больницу или получить доступ к государственным услугам. «Мы откроем клинику», – пообещал он.

В качестве мысленного эксперимента я хотел бы влезть в шкуру моей матери. Раскопать корни ее истории. Я исследовал свое сердце на предмет чувств к ней и почти уверен, что вначале это была любовь, которую все дети испытывают к родителям, нечто вроде рефлекса, ныне утраченного.

Карлос Конде на словах договорился об аренде помещения в беднейшем квартале Ромы, вдали от главных проспектов, где преобладали особняки французского, колониального, арабского, неоготического и римского стилей – собственность социального класса, отсутствующего в Серро-Асуль. Хозяйка не пожелала вникать в подробности того, чем они будут заниматься, лишь предупредила, чтобы не беспокоили соседей.

Прогуливаясь по улицам, Фелиситас ощущала себя не в своей тарелке среди женщин на высоких каблуках, в юбках и платьях, так непохожих на вышитые балахоны, привезенные ею из деревни. Первым делом в столице мать купила черные туфли на каблуках, хотя пришлось согласиться на модель, подходящую по ноге. Она испытывала потребность смешаться с толпой, сойти за женщину из большого города.

Кем была ее первая клиентка? Как о Фелиситас пошла молва? Представим, что у некой женщины по соседству начались преждевременные роды, с обильным кровотечением и болями, вынуждающими ее оглашать криками утреннюю тишину. Муж в отчаянии выбежал на улицу просить о помощи. Карлос Конде, как и каждый день, направлялся на поиски работы: денег у них было в обрез, а человеку с искалеченной рукой трудно устроиться. Услышав крики, он мигом вернулся домой и привел Фелиситас к роженице. На свет появился здоровый младенец, девочка. Слухи распространились быстро; других акушерок в округе не было, и вскоре ее позвала вторая женщина, потом еще одна и еще. На заработанные деньги приобрели мебель. Фелиситас стала ходить в новой одежде и обуви.

Клиентки поговаривали, что она также знает, где достать детей. И вот, через три года после переезда в столицу, в 1926 году супруги возобновили торговлю детьми.

Потом появился ребенок, которого они не смогли продать. Шли дни, младенец, голодный и грязный, отчаянно плакал. Покупателей не находилось. Спрос не всегда соответствовал предложению.

А он все плакал и плакал.

Однажды утром Фелиситас вынула мальчика из коробки, где тот лежал, и отнесла в ванную. Ребенок жадно искал грудь. Она прижала большими пальцами шейку новорожденного, который не переставал плакать. Затем усилила нажим, и младенец начал извиваться, хватая ртом воздух, как вынутая из воды рыба.

Глядя на него своими выпученными глазами, мать сдавила сильнее. Маленькие ручки обмякли, губы приобрели бледно-лиловый оттенок, головка медленно опустилась под действием силы тяжести.

Тишина.

Фелиситас наконец расслабилась. Оставив крошечное безжизненное тельце в холодной керамической раковине, она посмотрела на свои руки – ручищи, – сжала кулаки и вздохнула.

Затем прошла на кухню, взяла нож и вернулась в ванную. Несколько минут она разглядывала труп. Потом указательным и большим пальцами ухватила ножку и спокойно отсекла, как делала с мертвыми эмбрионами, смывая маленькие кусочки плоти в унитаз.

Через два года после переезда родителей в Рому на их пороге появилась женщина с короткой стрижкой, в шляпе с узкими полями, в юбке до колен, с подведенными бровями и красными губами сердечком – как у многих, кто позже обращался к моей матери. Она вышла из черного «Шевроле» 1925 года выпуска. Первая из «приличных сеньорит», как их называл мой отец. Женщина посмотрела в один конец улицы, затем в другой, дрожащими руками открыла портсигар и закурила, с трудом поднеся пламя к сигарете. Слегка закашлявшись, она велела водителю подождать и глубоко вдохнула, чтобы избавиться от волнения. Ветер разогнал завитки дыма. Она поправила шляпу и зашагала к дому, опустив глаза в землю, сосредоточившись на стуке каблуков. Время от времени женщина поднимала взгляд, измеряя расстояние до цели. Наконец остановилась перед дверью с номером девять, сделав последнюю затяжку, бросила окурок и впечатала его в землю, словно подавляя желание развернуться и поехать домой.

Неожиданно большая горячая слеза скатилась по ее лицу и упала на тротуар. Женщина распрямила спину, вытерла нос платком из сумки, поправила шляпу, откашлялась и постучала в дверь. Послышались шаги. Она едва не бросилась бежать, но взяла себя в руки.

– Здесь принимает акушерка? – быстро, пока не передумала, спросила посетительница.