Красная камелия в снегу

— Извини! Я не хотела тебя обидеть. Мы ведь столько лет знакомы! Знаешь, пусть мне позвонит Лиля. С ней мы скорей поймем друг друга.

С вечера Арнольд не мог уснуть. Он долго ворочался, вставал, пил воду, понижал температуру отопления, принимал лекарства, снова ложился и снова вставал. Лиля сквозь сон жаловалась, что он не дает ей покоя, а ей утром на занятия. В конце концов он взял одеяло и ушел в гостиную на диван. Но и там не мог уснуть.

Этот разговор с Рут Коэн словно выявил мучившую его последние годы проблему. Ведь при всей гнусности жизнь в коммунистическом обществе имела четкие моральные ориентиры — по крайней мере для него и его друзей. Для порядочного человека считалось неприемлемым, скажем, вступить в партию или прославлять коммунистический режим. Тем более — доносить на коллег…

Арнольд в глубине души гордился, что прошел незапятнанным через все трудности той жизни. Эмиграция была для него еще одним актом протеста. Он считал себя именно политическим беженцем от коммунистического режима — Америка недаром приняла его как такового. И вот теперь в Америку поперли все те, кто приспосабливался, подыгрывал режиму, кто кричал «предатели» в спину эмигрантам. Левка Ошмянский, этот стукач, приспособленец, член партии, — его тоже Америка принимает с распростертыми объятиями как политического беженца… Мир, должно быть, перевернулся, потерял все ориентиры — где верх, где низ, где «хорошо», где «плохо»? Вынести это нелегко…

Он заснул лишь под утро и проснулся около полудня совершенно разбитым. С трудом поднялся: нужно было поспеть на репетицию. Во время репетиции он сбивался, путал, и маэстро дважды взглянул на него: один раз с удивлением, другой — с укором.

Спектакля в этот вечер, по счастью, не было, и Арнольд улегся пораньше. Лиля дала ему снотворное, но все равно уснул он с трудом. И только уснул — зазвонил телефон на тумбочке возле кровати. Пока он продирал глаза, Лиля взяла параллельную трубку в кухне. «Наверное, мама», — подумал Арнольд и повернулся на другой бок.

Проснулся он от шороха в спальне.

— Это я, не пугайся, — сказал из темноты Лилин голос.

— Чего ты там возишься?

— Джинсы ищу, куда-то задевались.

Он включил свет. Она шарила в стенном шкафу, стоя в одном нижнем белье.

— Куда ты собираешься? Который час?

— Девять. Вот они…

Она села на пол и стала натягивать джинсы.

— Ты к маме?

Она поднялась, застегнула молнию и сунула голову в свитер.

— В чем дело? Скажи, наконец!

— Я в аэропорт. — Она посмотрела в зеркало, поправляя на себе свитер. — Сейчас позвонил Левка Ошмянский. Он прилетел в Кеннеди. С семьей. Идиоты из «Джушки» должны были его встретить и отправить к родственникам в Кливленд. Так вот, их никто не встретил. У них двое маленьких детей. Пять часов сидят в аэропорту, без денег, без языка. Ничего не знают, даже позвонить не могут…

— При чем здесь ты? — Арнольд сел на кровати и дрожащей рукой пытался натянуть тапок.

— Он в Нью-Йорке никого больше не знает. Дети ревут, жена в истерике. Он нашел наш телефон по книге.

— Ты что?! — заорал Арнольд и швырнул тапочком в зеркало. — Я всю Америку поднял на ноги, чтобы этого стукача не впускали, а ты встречать его… В аэропорт! Ты с ума сошла!

— Арик, я не могу так разговаривать.

Она вышла в прихожую и сняла с вешалки плащ. Он выскочил вслед за ней — босиком, в трусах и майке — и попытался вырвать у нее плащ.

— Ты с ума сошла! Как ты поедешь в аэропорт? Ты же в жизни дальше супермаркета машину не водила. И с какой стати?..

— Дай сюда плащ. Арик, перестань.

Она повернулась и взглянула ему прямо в глаза. Губы ее были плотно сжаты. Он отпустил плащ и попятился.

— Арик, я все понимаю. Он негодяй, и правильно было бы, если б его не впустили. Но тут совсем другое дело: семья в отчаянном положении. По вине нашей родной «Джушки», между прочим. Они просят о помощи — я не могу отказать… Дети чем виноваты? Если что случится — мы себе этого не простим, я знаю.

— Ты ведь даже до моста не доберешься. Там такая путаница — опытный водитель не разберет!

— Как-нибудь доберусь. Собьюсь с дороги — заеду на бензоколонку, там скажут.

Она застегнула плащ и повесила сумочку на плечо.

— Ты что — притащишь их сюда?

— А куда еще? Переспят здесь, в гостиной хотя бы. А завтра утром позвоню Рут: пусть отправляет их в Кливленд, немедленно. А ты ложись.

У самых дверей он схватил ее за плечи.

— Нет, одну я тебя не пущу! Там дикое движение около мостов! Подожди, я сейчас…

Уже в машине, выезжая на шоссе, он сказал:

— Ну Кирилл и посмеется… Ты, скажет, поистине человек принципов. Цветы, скажет, не забыли захватить?

Она ответила не сразу:

— Цветы здесь не нужны. А принципы? Жизнь сложнее принципов…

Всю дорогу до аэропорта они напряженно молчали.

Куклу зовут Рейзл