Красная камелия в снегу

— Бригада имени Костюшко, коммунистическая, просоветская. Да. Сначала советские создавали просто польскую армию, одну. Так Сталин договорился с Сикорским (он возглавлял польское правительство в изгнании). Все мы были амнистированы и освобождены из лагерей, но тут же оказались в других лагерях, где формировалась польская армия. Я поначалу угодил в Чкаловскую область. Условия были ужасные, кормили плохо. А потом стало еще хуже, когда Сталин начал ссориться с Сикорским. Советские взяли и срезали пайку наполовину.

Командовал нашей армией генерал Андерс, который сам до того сидел в советской тюрьме. Нас всех сконцентрировали в Средней Азии, там продолжалось формирование. Сталин не доверял Андерсу и вообще полякам. Первую половину сорок второго года мы сидели в Узбекистане. К середине лета были сформированы шесть дивизий. Советские, как я понимаю, не знали, что с нами делать: все-таки около ста тысяч человек, включая членов семей, — незаметно не перебьешь. А с союзниками Сталин тогда еще вынужден был считаться. В общем, мы Сталину здорово мешали, и он решил нас всех в полном составе выпроводить за границу. Куда? В Иран, который тогда был под властью англичан. Так мы оказались в составе английской армии, хотя, заметьте, присягу мы давали Польше. Еще раньше несколько офицеров во главе с полковником Берлингом откололись от Андерса, ушли к советским и стали формировать другую польскую армию, под покровительством НКВД.

Зубов сделал большой глоток и замолчал. Признаться, я был удивлен, хотя старался не показать вида. Как же так, я прожил всю жизнь в Советском Союзе, где об Отечественной войне говорят постоянно и подробно, а эту интереснейшую историю никогда не слышал?

Мне хотелось узнать, что происходило дальше, как он воевал в составе польского корпуса английской армии, но в тот день он свой рассказ не продолжил, мы допили пиво и разъехались по домам. Я рассчитывал увидеть его у Фишманов, но там он появлялся редко. А в тех случаях, когда я его там видел, мне казалось, что с Айрой у него отношения прохладные, а дочку он даже раздражает.

Встретились мы случайно в библиотеке. Зубов сидел за столом, заваленным книгами на английском и польском и делал какие-то выписки. Я подошел к нему сзади, незаметно, и заглянул через плечо:

— Ага, значит, книга действительно пишется.

Чтобы не мешать другим, мы вышли на улицу и расположились на скамейке у входа.

— На самом деле, — сказал он, — книга давно написана. Это я уже дописки и примечания делаю. Написал по-польски и перевел на английский. С переводом мне помогли.

— Пытались опубликовать?

Он не то хмыкнул, не то засмеялся:

— Пытался неоднократно. Все отказались. Американские издательства просто боятся.

— Боятся? Кого боятся? — Я был недавним эмигрантом из коммунистической страны и полагал, что если нет государственной цензуры, то бояться некого.

— Видите ли, об этих событиях еще никто не писал. Одна Катынь вызывает ужас: «Как такое могло быть? Это нереально, это геббельсовская пропаганда, скорей всего. Мы не можем идти на поводу у антикоммунистов». В их мире высоколобых либералов (а это практически все издатели) прослыть антикоммунистом — страшный позор, все равно что поддержать сенатора Маккарти. Надеюсь, слышали о таком. Еще пытался издать в польском иммигрантском издательстве. У тех свои претензии: «Что вы на каждой странице о польском антисемитизме, хватит уже… А тех поляков, которые спасали евреев с риском для жизни, вы забыли? Такая книга вызовет законное возмущение в польской общине. Нет, нам это не нужно».

Все это удивляло меня, казалось таким странным и неожиданным. Но мне хотелось знать продолжение его истории, я предложил встретиться опять, и он пригласил меня к себе домой:

— Живу я скромно, один, но выпить-закусить найдется.

Действительно, жил он куда как скромно: маленькая квартирка в убогом районе, где мусор постоянно на тротуарах, а полицейский под окнами. Но в квартире было на удивление чисто, цветы на подоконниках, стол накрыт белой скатертью. Казалось, в доме есть хорошая хозяйка, но я знал от Барбары, что жена оставила Зубова много лет назад.

— Я тут тряхнул стариной и приготовил бигус, настоящий, с колбасой, со свининкой.

— Со свининой? — переспросил я.

— А вы соблюдаете кошер, что ли? Да бросьте, настоящее еврейство не в этом.

Под бигус мы славно выпили, и, убирая тарелки, он сказал: