Красная капелла. Страшный сон гестапо

Леман бы в курсе всей переписки отдела, распределял дела между сотрудниками, докладывал начальству о результатах их деятельности, проводил еженедельные совещания с младшими чиновниками, лично вел особо важные расследования; он присутствовал на дипломатических приемах с участием иностранных военных атташе, выезжал с ними на маневры и сопровождал их в поездках по Германии, осуществлял негласное наблюдение за контактами этих иностранцев с германскими гражданами. Фактически Леман был тем человеком, через которого проходили важнейшие нити оперативного руководства прусской полицейской контрразведкой. Хотя ответственные решения принимали руководители более высокого ранга, Леман был посвящен в них, так как во многих случаях организовывал их исполнение[155].

К сотрудничеству с советской разведкой Леман был привлечен немецким осведомителем НКВД, имевшим кодовое обозначение «A/70». Под этим шифром скрывался бывший сотрудник контрразведывательного отдела Управления полиции Берлина криминал-обер-вахмистр Эрнст Кур, уволенный из полиции в 1927 г. за совершение дисциплинарного проступка. Кур, начиная с марта 1929 г., продавал секретную информацию берлинской резидентуре НКВД. Так как доступ Кура к служебным секретам был ограничен, он привлек к сотрудничеству с советской разведкой своего коллегу криманал-ассистента Лемана. С лета 1929 г. Леман начал поставлять информацию советской разведке, в документах которой он стал обозначаться шифром «A/201»[156].

Вскоре московский разведцентр понял, что из обоих агентов именно Леман поставляет наиболее ценный материал: «Ваш новый A/201 нас очень заинтересовал. Единственное наше опасение в том, что вы забрались в одно из самых опасных мест, где при малейшей неосторожности со стороны A/201 или A/70 может прийти много бед. Считаем необходимым проработать вопрос о специальном способе связи с A/201»[157].

Резидентура ответила: «Опасность, которая может угрожать в случае провала, нами вполне учитывается, и получение материалов от источника обставляется максимумом предосторожностей»[158]377. С этого момента Кур стал лишь контактным лицом, передававшим собранный Леманом материал берлинскому резиденту разведки НКВД Б. М. Гордону.

В 1934 г. в целях обеспечения безопасности «A/201», рассматриваемого советской разведкой в качестве важнейшего источника, руководство Иностранного отдела НКВД (ИНО) приказало прекратить его связь с Москвой через «A/70». Начальник ИНО А. Х. Артузов назначил «оператором» Лемана офицера НКВД В. М. Зарубина, получившего свой первый разведывательный опыт на Дальнем Востоке и в дальнейшем под маской чешского инженера создавшего разведывательную сеть ИНО в Швейцарии, Франции и Италии. Зарубин, свободно говоривший по-английски, по-французски и по-чешски, был человеком в высшей степени интеллигентным и способным интегрироваться в любое общество. После того, как в 1934 г. Зарубин со своей женой Елизаветой, которая говорила по-немецки, был переведен в Берлин в качестве нелегального (работавшего без дипломатического прикрытия) резидента НКВД, супруги Зарубины сразу же установили прямую связь с Леманом. В целях усиления конспирации Леману было дано новое условное имя: источник «A/201» превратился в агента «Брайтенбах». Советская сторона ежемесячно выплачивала ему материальное вознаграждение в 580 рейхсмарок. Тем самым за относительно небольшие деньги разведка НКВД в Германии получила доступ к секретнейшей информации, о которой ранее она могла лишь мечтать[159].

Но не следует считать, что Леман работал только за деньги. Советский разведчик Б. Н. Журавлев, лично знавший Лемана, утверждал, что «Брайтенбах» сотрудничал с СССР из-за антифашистских убеждений. «Я и сегодня ни минуты не сомневаюсь, что «Брайтенбах» работал исключительно на идейной основе. Хоть и кадровый полицейский, он был антинацистом. Возможно, даже именно поэтому. Тем более что, очутившись в гестапо, видел изнутри, насколько преступен гитлеровский режим, какие несчастья он несет немецкому народу», – сказал Журавлев в интервью Т. К. Гладкову. «Да, я иногда передавал ему деньги, поверьте, то были очень скромные суммы, на которые не разгуляешься. Их надо считать не платой за информацию, а лишь своеобразным пособием для приличного существования. К слову сказать, он куда больше радовался продовольственным карточкам, которыми я его снабжал… Когда вы встречаетесь с человеком, разговариваете с ним, и не только о делах, вы начинаете ощущать, чем он дышит… Я никогда не забуду отчаяния в его глазах при нашей последней встрече за три дня до начала войны. Это были страдающие глаза моего собрата и соратника по борьбе с нацизмом, а не глаза платного информатора. Я и обратился к нему не по псевдониму, а «геноссе» – товарищ», – вспоминал Журавлев[160].