Красная капелла. Суперсеть ГРУ-НКВД в тылу III рейха

В середине июня из Кранца сообщают, что снова заработал какой-то брюссельский передатчик. Абвер настроен решительно: плевать на скрупулезное расследование, которое когда-нибудь позволит добраться до сердца сети, времени нет. Через несколько дней — 28 июня 1942 года — танковые дивизии вермахта двинутся в решающее наступление. Операция «Голубая линия» должна вывести их к Сталинграду и открыть доступ к нефтяным скважинам Кавказа. После неудач зимней кампании, после того как потоки немецкой крови пролились на русский снег, в Берлине каждый знает, что все зависит от предстоящего наступления: исход войны будет решен между Воронежем и Сталинградом. Нельзя допустить, чтобы в эфир проскочили донесения, быть может раскрывающие Москве тайны жизненно важной «Голубой линии». Франц Фортнер рассказывает:

«Когда из Берлина поступило сообщение, что в Брюсселе снова заработал передатчик, для нас, естественно, это было неприятным сюрпризом. За передатчиком, спрятанным в гараже Матьё, никто не пришел, значит, наша ловушка не сработала и надо было начинать с нуля, как на улице Атребат.

Бригады технических специалистов вернулись в Брюссель, и я снова встретился с унтер-офицером, работающим с переносным пеленгатором; он был по-прежнему уверен в себе. В первые дни функабвер проводил проверку по различным районам города. Это может показаться невероятным, но передатчик работал всю ночь, как на улице Атребат, что, конечно, облегчало нашу задачу. Признаюсь, я никогда не понимал поведения русских… Неужели радисты были так перегружены работой? «Пианист», редко выходящий на связь, все же нужнее «пианиста» арестованного. Мне кажется, они просто не предполагали, какого уровня совершенства достигла наша пеленгационная техника. Я не нахожу другого разумного объяснения. Если, конечно, радистов не приносили холодно в жертву…

Передатчик продолжал работать ночью, как обычно, по пять часов подряд, и мы в конце концов обнаружили дом, где он был спрятан. Это было высокое здание, расположенное между лавкой торговца дровами и каким-то магазином. По мнению работавшего со мной специалиста, передатчик, судя по всему, находился на одном из верхних этажей. Ему было трудно определить это с большей точностью. В любом случае мне надо было действовать.

Я назначил операцию на три часа ночи 30 июня.

В три часа мы начинаем. На каждом этаже — по два полицейских, остальные — в резерве. Бегом поднимаемся по лестнице. Вдруг с чердака доносятся крики: «Сюда! Сюда! Это здесь!» Бросаюсь на чердак. Он разделен на маленькие отсеки. Бегу туда, где горит свет, вижу двоих моих полицейских—и больше никого! Я приказываю им обыскать все отсеки и быстро осматриваю помещение. На маленьком столе—еще не остывший передатчик. Около него—стопка документов на немецком языке. Вокруг валяются десятки почтовых открыток, присланных из разных немецких городов. Такое вполне могло сразить наповал. На полу—куртка и пара ботинок. Этот тип, видимо, чувствовал себя в полной безопасности: удобно устроился. Но как он мог ускользнуть? Я поднимаю голову и вижу приоткрытое слуховое окно. Просовываю голову, чтобы осмотреть крышу. Паф! Выстрел! Я молниеносно отстраняюсь и слышу крики с улицы: «Осторожно! Он засел у трубы!»

Спускаюсь вниз, захватив документы. Мои ребята заняли улицу, но укрылись в подворотнях: беглец их обстреливает. Отчетливо видно, как он перепрыгивает с крыши на крышу. В каждой руке у него по револьверу, и перед очередным прыжком он стреляет. Я чувствую, что моя молодежь теряет терпение, что радиста вот-вот убьют, но я предупреждаю: «Главное, не убивайте его! Надо взять его живым».

Мужчина уже на крыше последнего дома, дальше бежать некуда. Но он разбивает слуховое окно и исчезает. Слышно, как какая-то женщина зовет на помощь. Мы кричим ей с улицы: «Что там такое?» Она отвечает, что какой-то человек ворвался в ее комнату и выбежал на лестницу. Мы бросаемся к дому и осматриваем все этажи: никого! Я уже начинаю терять надежду. Но мои ребята спускаются в подвал, приподнимают перевернутую ванну и находят спрятавшегося под ней человека. В пылу и ярости они начинают избивать его прикладами. Я приказываю им прекратить и отвожу арестованного в одно из помещений тайной полиции.

Через некоторое время я объявляю, что должен допросить его и установить его личность. Он беспокойно поглядывает на полицейских, находящихся в моем кабинете. Я приказываю им выйти, снимаю с него наручники и говорю: «Начнем, нам никто не мешает, мы одни, и вы можете быть абсолютно откровенны». Явно расслабившись, он сообщает мне, что его зовут Иоганн Венцель и что он родился в 1902 году в Данциге. Немец? Но он продолжает: «Предупреждаю вас, я не из тех, кого можно сломить. Не ждите от меня никаких признаний, никаких доносов!» «Ну-ну, — отвечаю я, — это неблагоразумно!» Но ни слова от него добиться уже не удалось. И я решил посадить его в тюрьму Сен-Жиль.