Красная книга

Я вскарабкался на бортик и раскинул руки. У меня всё просчитано: две целых и тридцать четыре сотых секунды, и я перестану задыхаться. Внизу, под моими ногами, выстроились в разноцветную цепочку коробочки автомобилей. В электрическом свете фонарей они были удивительно чёткими, я видел каждую мельчайшую деталь, каждую прорезь на капотах. Кому-то из автовладельцев, возможно, не повезёт, смотря как подует ветер…Мне оставалось сделать один маленький шажок. Перед моими глазами всплыла облезлая ракета, и грязные кеды под ней, горючие слёзы на моей шее и жалобное: «Я не виновата!». Я знал, но сможет ли когда-нибудь признать это Ирка?

Завтра в школьных коридорах, сладострастно жмурясь, те же чёрные рты будут шептать:

…прикинь, это та фифа, из-за которой Димка с крыши сиганул…

…пацан из-за неё жизни лишился, а ей хоть бы хны…

… ты смотри: ходит, как королева…

Чистота и грязь. Один шаг вперёд, и через две с половиной секунды я лопну. Грязь, переполняющая меня, разлетится жирными брызгами, забрызгает её красивые черты, её загорелую кожу, испачкает её чистую жизнь. Разве Саша виновата, что я сошёл из-за неё с ума?

***

Через много-много очень разных, но насыщенных событиями лет я сидел в пустой квартире моей мамы и держал тетрадные листы, листики из школьной тетради с наклеенными клочками глупых стихов про любовь. Я нашёл их в маминой сумке после похорон.

Спасибо, Ирка! Надеюсь, у тебя всё хорошо…

В тексте использованы строчки из песен Виктора Цоя, Вячеслава Бутусова, Ромы Жукова и группы «Кар-Мэн».

Про любовь

Для кого-то слово "люблю" – оружие наступательное. Ей, как тараном, берут крепостные ворота. Ей обстреливают из катапульт. Крепость пала, победитель с любовью наперевес поскакал к новой твердыне.

Для меня слово "люблю" всегда было оружием оборонительным. Отбивался им, как мог, пока хватало сил. Потом вставал на колени и протягивал его, покорно склонив голову.

Это слово никогда не было искренним. Его вырывали под пыткой.

"Ты меня любишь?" – спрашивала она, нежно глядя мне в глаза, пока руки умело закручивали зажим испанского сапожка.

"Конечно, люблю" – ревел я от боли.

Она делала ещё один оборот и целовала в губы.

"А о чём ты сейчас думаешь, любимый?" – ласково доставала она щипцы из жаровни.

"Конечно, о тебе любимая…" – шептал я не сводя глаз с раскалённого до красна металла.

"А скажи мне что-нибудь хорошее…" – просила она, приматывая к моему животу таз с крысой.

"Самое хорошее, что со мной случилось в жизни – это ты." – отвечал я, чувствуя, как впиваются крысиные когти в мою кожу.

Меня так воспитали. Желание женщины – всё, моё – ничего.

Так было до тех пор, пока я не сказал это слово сам, добровольно и с большим желанием произнести его вслух.

Не спрашивайте "Ты меня любишь?", даже если под рукой нет пыточных инструментов. "Я тебя люблю" не может быть ответом на вопрос.

Привет, Ромашка, и пока!

Привет, Ромашка, моя новая официантка, ребёнок в конопушках, смешливый и невинный. Как оно, работать Красной Шапочке в лесу, полном страшных и пьяных волков?

"Привет, ромашки!"

Из-за барной стойки девучку было едва видно. Она хлопала наивными серыми глазищами, а ветерок с моря шевелил рыжее облако над её головой.

"Знакомься: Маша, твоя новая официантка" – крикнул наш шофёр Лёха Троцкий, разгружая сумки.

"Здрасьте!" – расплылась в улыбке Маша.

"Здрасьте-здрасьте…" – с сомнением ответил я. Как такого ребёнка выпускать к нашей, мягко скажем, разной публике?..

Вопреки моим опасениям, никаких проблем не возникло. Маша носилась по залу с полными подносами, пританцовывая и сияя. В первый же день она сорвала бурные аплодисменты в зале, станцевав на бегу под Земфировские "Ромашки". Я, погружённый в изготовление десертов, всё пропустил. Услышав, что в зале хлопают, я поднял голову и увидел только, как Маша с пустым подносом в руке опускается в картинном реверансе, благодаря зрителей.

"Обожаю "Ромашки"" – бросила она, пролетая мимо меня на кухню.

"А я девочка с плеером…"

Так и было. У Маши был плеер "Sony" и там постоянно крутился диск "Земфиры". Танцевала она постоянно, и сидя, и на бегу. Может, и во сне, но я не видел. Физически непростая работа официантки в летнем пляжном баре, казалось, её вообще не утомляла. Свежим ветерком она пролетала по залу, заражая всех своей радостью. Очаровательный смешливый ребёнок с ослепительной улыбкой и конопушками на чуть вздёрнутом носике. Ну кто мог бы её обидеть?

Из-за постоянно заткнутых ушей докричаться до неё было невозможно. Как-то она вытанцовывала посреди ещё пустого бара, подпевая любимым "Ромашкам". Я кричал: "Маша! Маша!" – ноль внимания. Подошёл сзади, сорвал наушники:

"Слышь, Ромашка, отзываться надо, когда бармен зовёт!"

Больше Машей её никто не звал. Только Ромашкой

"Дурной мальчишка"