Красная книга

Приближался конец сезона. Семён, сидя перед стойкой, сказал, что директор поставил ультиматум: или он немедленно возвращается, или останется без работы. Надо уезжать. Я видел, что ему тяжело. И видел, что он очень устал и хочет закончить эти мучения, каким способом – уже неважно. Вся наша летняя история катилась к финальным титрам. Мы паковали посуду, Семён чемоданы.

Дождавшись, когда рядом никого не будет, ко мне подошла Ромашка, задумчиво взяла стакан и начала тереть его одним из моих полотенец.

"Как думаешь, он правда меня любит?" – тихо спросила она.

"Не знаю, любовь у всех разная. Не могу говорить за него." – пожал я плечами. – "То, что он мучается вижу, а любовь ли это…"

Молчание затягивалось. Я ей не помог. Ромашка глубоко вздохнула:

"Он предлагает мне поехать с ним в Москву"

"Замуж зовёт?"

"Об этом он не говорил"

Я пожал плечами: "Тебе это зачем? То, что ты его не любишь я знаю точно"

Ромашка кинула полотенце на стойку и развернулась ко мне.

"Надоело всё"

Она почти кричала, и её огромные серые взрослые глаза смотрели в упор, без привычного кокетства. Я видел все стадии ромашкиного взросления. Нежные бутончики в её глазах распустились. Их сияние стало ярким и бесстыдным. Теперь они подвяли и забурели по краям. Пересохшие лепестки бесшумно осыпались к моим ногам.

История взросления всегда грустна. Люди – жалкие бабочки. Наши коконы полны шипов и крючьев. Мы вылезаем из них, покрытые шрамами и расползаемся по норам, так и не сумев расправить порванные в лохмотья крылья. Небо не для нас.

Через полчаса две покалеченных бабочки, сидя на горячем парапете, провожали садящееся в море солнце. Привычная с детства красота не трогала душу. Говорить было не о чем. Сезон закончился и люди разъехались по своим городам, а нас, как мишуру после праздника, распихают по коробкам до следующего сезона. Губы Ромашки еле заметно шевелились, вели неслышный диалог. Я не мешал. Будто услышав мои мысли, она повернулась.

"Поеду"

Я пожал плечами.

"Не хочу вот так каждый год. Будто жизнь прошла."

Она обняла меня

"Спасибо за всё"

и чмокнула в щёку.

Позже, при свете фонарей, мы перетаскали запакованные коробки и разобранную мебель в грузовики. Бар закрылся, Севастополь схлопнулся в своих границах до следующего лета. А самолётом в столицу улетала бабочка с разорванными крыльями, чтобы больше не возвращаться.

Фазаны на винограднике

Возьми на ручки

Я был лучшим учеником класса, всю школу одни пятёрки. Любая четвёрка – дома пилка дров, в два голоса:

“Четвёрка хуже двойки! Двойка – просто не знал, четвёрка – значит кто-то знает лучше тебя… Он тебя за пояс заткнёт…”

“Будешь так и дальше учиться – пролетишь мимо института, будешь дворником, улицы мести…”

“Ты должен получить золотую медаль…”

“Ты должен быть лучшим…”

“Не поступишь – загремишь в армию, отправят в Афган…”

“Не поступишь… барабанная дробь… прямая дорога в ПТУ”

Жуть.

Знакомые обороты?

Зловещие предсказания начали сбываться

Медаль пала в неравной борьбе озабоченной классухи с моим пубертатом. В выбранный институт с первого раза не поступил. В запасной вариант тоже. И всё бы ладно, год поработаю, поступлю со второго раза, но есть одно осложнение: пенсия по утере кормильца, которую платят только во время учёбы. Какие-никакие, но деньги. Мама напрягла знакомых, и впихнула меня в ПТУ, учиться на телемастера. Чтобы пенсию не потерять.

Я и ПТУ… Я! и пту… Каким высокомерным болваном я был…

И вот первый день…

Знаете, как я это себе представлял? Такой холёный домашний кот, которого кинули на помойку, в центр бродячей кошачьей стаи. Пэтэушники. Такие хулиганы-вырожденцы, обязательно с беломориной, прилипшей к откляченной нижней губе. И, обязательно, в клешах и кепке. В Советском Союзе не особо старались повысить престиж средне-специального образования.

Ожидание ? реальность

Забегая вперёд, там, в фазанке 1 был, наверное, самый весёлый год в моей жизни. У нас была крутая и очень дружная группа под руководством мастака Ситыча. Подслеповатого, глухого, чего ещё желать студенту?

Не успели мы особо раззнакомиться, как нас отправили в совхоз собирать виноград. Я не был привычен к ручному труду. У нас не было дачи, и мои родные гордились этим. Мы, городские, руки в земле пачкать не будем. Дачи у частников, машины тоже. Слово “частник” произносилось с презрением и плохо скрытой завистью. Снобизм временами принимает причудливые формы.

Как-то я не подумал об этой советской традиции.

Сейчас в кандалах наше ПТУ погонят на плантации, и Ситыч на гнедом коне будет гарцевать по полю и бить нагайкой по нашим мокрым от пота спинам. Я был угрюм, остальные нет. Подошёл к нашим. Феликс травил байки про Банана, пацана из нашей группы. Это как мальчик Бананан из фильма Асса, только на один слог короче. Банан косил под Рому Рябцева, разговаривал чуть в нос, почему-то это считалось круто.

Под “…а остров оказался обитаемым, и когда корабль спасателей подошёл к берегу, в воздухе уже пахло жареным б(Б)ананом”

Все грохнули, Банан насупился, а я понял, что, наверное, ничего страшного во всём этом нет.