Красная комната

— У нового, по меньшей мере, одна заслуга, именно та, что оно ново! Попытайтесь продумывать собственные мысли, и вы всегда найдете их новыми! Поверите ли, что я знал, прежде чем вы вошли в дверь, о чем вы спросите, и что я знаю, о чем вы меня спросите теперь, когда мы дошли до Шекспира…

— Вы странный человек; я должен сознаться, что вы правы в том, что говорите, хотя я и не могу согласиться с этим.

— Ну-с, что вы думаете о речи Антония у тела Цезаря? Разве она не замечательна?

— Об этом я как раз хотел вас спросить. Вы как будто читаете мои мысли!

— Ведь я вам это только что сказал. Да и странно ли, когда все люди думают одно и то же или, по меньшей мере, говорят одно и то же? Что же вы здесь находите глубокого?

— Этого нельзя сказать словами…

— Разве вы не находите, что это обычная форма для иронической речи? Говорят как раз противоположное тому, что думают, и если наточить острия, то каждый о них уколется. Но читали ли вы что-нибудь более прекрасное, чем диалог Ромео и Джульетты после брачной ночи?

— Ах, то место, где он говорит, что он соловей, а не ласточка.

— О каком же еще месте говорить мне, когда весь мир говорит об этом? Ведь это отдельный и часто употребляемый поэтический образ, на котором основан эффект; а разве вы думаете, что величие Шекспира покоится на поэтических образах?

— Зачем вы разрушаете все в моих глазах? Зачем отнимаете вы у меня мою опору?

— Я отнимаю у вас костыли, чтобы вы сами учились ходить! Впрочем, я прошу вас согласиться с тем, что я говорю.

— Вы не просите, вы заставляете делать это.

— Тогда вы должны избегать моего общества. Ваши родители огорчены вашим шагом?

— Да, конечно! Откуда вы знаете это?

— Это делают все родители! Зачем преувеличиваете вы мою способность к суждениям? Вы вообще не должны ничего преувеличивать!

— Разве от этого будешь счастливее?

— Счастливее? Гм!.. Знаете ли вы человека, который счастлив? Ответьте по собственному усмотрению, а не чужими словами.

— Нет!

— Если вы не верите, что кто-либо может быть счастливым, так зачем же вы задаете вопрос о том, можно ли стать счастливее? Так у вас есть родители! Это глупо иметь родителей.

— Как так?

— Не находите ли вы неестественным, что старое поколение воспитывает новое своими устарелыми глупостями? Ваши родители требуют от вас благодарности? Не так ли?

— Разве не надо быть благодарным родителям?

— Благодарным за то, что они, опираясь на законы, родили нас на эту юдоль скорби, кормили плохой пищей, били, унижали, противились нашим желаньям? Поверите ли вы мне, что нужна революция? Нет, целых две! Почему вы не пьете абсента! Вы боитесь его? О, взгляните — на нем красный женевский крест! ^{66} Он исцеляет раненых на поле битвы, друзей и врагов; он заглушает боль, притупляет мысли, гасит воспоминания, душит все благородные чувства, соблазняющие человека на безумие. Знаете ли вы, что такое свет разума? Это, во-первых, фраза, во-вторых, блуждающий огонек, призрак; вы знаете эти места, где сгнила рыба и выделяется фосфорный водород; свет разума — фосфорный водород, выделенный серым мозговым веществом. Удивительно, что все хорошее здесь на земле погибает и забывается. Я прочел за время моих десятилетних скитаний и моей кажущейся бездеятельности все, что было в библиотеках маленьких городов. Все жалкое и незначительное из этих книг цитируется; но хорошее лежит в забвении. Да, что я хотел сказать: напоминайте мне, чтобы я держался темы…

Часы опять взбудоражились и прогромыхали семь раз. Дверь отворилась, и с большим шумом ворвался человек лет пятидесяти, с большой тяжелой головой, которая покоилась на жирных плечах, как мортира на лафете с постоянным подъемом в сорок пять градусов, и имела вид, как будто собирается стрелять бомбами по звездам. Лицо имело такой вид, как будто его носитель был способен на всевозможные преступления и пороки и удержался от них только из трусости. Он тотчас же метнул гранатой в мрачного и потребовал у кельнера грог из рома, грубо и голосом капрала.

— В руках его ваша судьба,— прошептал мрачный Ренгьельму.— Это драматург, директор и заведующий театром, мой смертельный враг.

Ренгьельм содрогнулся, оглядывая страшную фигуру, обменявшуюся с Фаландером взглядом глубочайшей ненависти и теперь обстреливавшую проход плевками.

После этого дверь открылась снова, и вошел почти изысканно изящный человек средних лет с напомаженными волосами и нафабренными усами. Он дружески уселся рядом с директором, который протянул ему в знак привета средний палец с перстнем.