Красная комната

— А, брат Фальк! — сказал Селлен.— И ты здесь бываешь? Я так и думал, что что-нибудь произошло, так как мы очень редко встречаемся в Красной комнате.

Фальк и Бэда обменялись взглядами. Молодая девушка выглядела очень изящно для своего положения: тонкое интеллигентное лицо, тронутое каким-то горем; стройная фигура с целомудренной игрой линий; глаза немножко сходились кверху, как бы ожидая какого-то несчастья с неба; но так они могли выражать все, чего хотел мгновенный каприз.

— Как ты серьезен! — сказала она Фальку и опустила глаза на шитье.

— Я был на серьезном заседании,— сказал Фальк и покраснел, как девушка.— Что вы читаете?

— Я читал посвящение к «Фаусту»,— сказал Селлен и протянул руку, чтобы поиграть шитьем Бэды.

Темное облако прошло по лицу Фалька. Разговор стал вымученным и невыносимым. Оле погрузился в размышления, по-видимому, касавшиеся самоубийства.

Фальк спросил газету, и ему дали «Неподкупного». При этом он вспомнил, что забыл посмотреть, что там писали о его стихах. Он раскрыл газету и взглянул на третью страницу; там он нашел, что ему требовалось.

Это не были комплименты, но не были также и грубости, потому что статья была написана с настоящим и глубоким интересом. Рецензент находил, что поэзия Фалька не хуже и не лучше другой, но так же эгоистична и лишена значения; она говорит только о частных делах автора, недозволенных связях, действительных и вымышленных; она кокетничает с маленькими грешками, но не печалится о больших грехах; она нисколько не лучше английской камерной поэзии ^{108}; и поэт мог бы поместить перед текстом свой портрет — тогда текст был бы иллюстрирован.

Эти простые истины произвели глубокое впечатление на Фалька, который читал только написанную Струве рекламу в «Сером колпачке» и продиктованный личным благоволением отзыв в «Красной шапочке». Он коротко простился и встал.

— Ты уже уходишь? — спросила Бэда.

— Да. Встретимся ли мы завтра?

— Конечно, как всегда. Покойной ночи!

Селлен и Оле последовали за ним.

— Это редкое дитя,— сказал Селлен после того, как они прошли некоторое время молча.

— Прошу тебя говорить о ней сдержаннее.

— Я вижу, ты влюблен в нее.

— Да, это так, и, надеюсь, ты прощаешь это мне.

— Пожалуйста, я не намерен становиться на твоей дороге!

— А я прошу тебя не думать о ней ничего плохого…

— Нет, я этого и не делаю! Она была в театре.

— Откуда ты это знаешь? Она ничего не рассказывала мне об этом.

— А мне рассказывала. Нельзя им вполне доверять.

— Ну, в этом нет ничего плохого. Я намереваюсь, как только буду в состоянии, извлечь ее из ее положения. Наши отношения ограничиваются тем, что мы утром в восемь часов отправляемся в Гага-парк и пьем воду из источника.

— Как невинно! Вы никогда не ходите по вечерам ужинать?

— Мне никогда не приходило в голову делать ей такое неподходящее предложение, которое она отклонила бы с презрением. Ты смеешься! Смейся! Я еще верю в любовь женщины, к какому бы классу она ни принадлежала; да, пусть у ней будет какое угодно прошлое. Она сказала мне, что жизнь ее не была чиста, но я обещал ей никогда не спрашивать ее о ее прошлом.

— Значит, это серьезно?

— Да, серьезно.

— Ну, тогда это другое дело. Покойной ночи, Фальк!

— Ты пойдешь со мной, Оле?

— Покойной ночи.

— Бедный Фальк,— сказал Селлен Оле,— теперь его очередь пройти сквозь строй! Но это необходимо, как прорезывание зубов; не становишься мужчиной, пока не переживешь своего романа!

— А какова эта девица? — спросил Оле исключительно из вежливости, так как мысли его были далеко.

— Она довольно хороша в своем роде, но Фальк принимает все это слишком серьезно; это и она, по-видимому, тоже делает, пока думает, что может завладеть им; но если это затянется, она устанет, и нельзя ручаться, что она не будет искать развлечений на стороне. Нет, вы не понимаете этих вещей. Не надо мямлить, надо брать сразу, не то придет другой. Был ли ты уже влюблен, Оле?

— У меня был ребенок от нашей работницы, там, дома, в деревне, и за это отец прогнал меня из дому. С тех пор мне на них наплевать!

— Это было несложно. Но быть обманутым, как это называют, это чувствуется сразу, поверь мне! О! о! о! Надо иметь нервы, как скрипичные струны, если хочешь играть в эту игру. Посмотрим, как Фальк выйдет из этой борьбы; многие принимают ее слишком глубоко, что глупо. Дверь открыта! Входи, Оле; я надеюсь, что постели взбиты, чтобы тебе удобнее было лежать; но ты должен извинить мою старую служанку за то, что она не умеет взбивать подушек; пальцы ее несколько слабы, видишь ли, подушка, может быть, окажется немного жесткой.

Они поднялись по лестнице и вошли в мастерскую.

— Похоже, что служанка проветривала или мыла полы; здесь пахнет сыростью.

— Ты сам над собой смеешься; никто не мог здесь мыть, так как нет больше пола.

— Нет больше пола? Ну, это другое дело! Где же он остался? Может быть, сгорел? Тоже ладно! Нам придется лечь на мать сыру землю или на мусор, смотря по тому, что там окажется.