Красная комната

Цель мира — освобождение идеи от чувственности; искусство же старается придать идеям чувственную форму, чтобы они стали видимыми. Следовательно…

Все само себя исправляет. Когда хозяйничанье художников разрослось во Флоренции, пришел Савонарола ^{123} — о, глубокий человек! — и сказал свое: «Это ничтожно». И художники — какие художники! — сложили костры из своих произведений. О, Савонарола!

Чего хотели иконоборцы в Византии? ^{124} Чего хотели анабаптисты и иконоборцы в Нидерландах? ^{125} Я не смею сказать этого, ибо тогда меня разочтут в субботу, а может быть, даже и в пятницу!

_{* * *}

Великая идея нашего времени — разделение труда — приводит к торжеству вида и к смерти индивида. Что такое вид? Это понятие целого, идеи, говорят философы. Индивиды верят в это и умирают за идею!

Странно, что правители хотят всегда того, чего не хочет народ. Разве нельзя устранить это недоразумение очень простым и легкодостижимым способом? ^{126}

Швеция есть колония, которая имела свою пору расцвета и величия, но теперь она, подобно Греции, Италии и Испании, погружается в вечный сон.

Страшная реакция, наступившая после 1865 года ^{127}, года смерти надежд, деморализующе подействовала на новое поколение. Большего равнодушия к общему благу, большего эгоизма, большей иррелигиозности давно уже не помнит история. Там где-то бушует буря, и народы ревут от бешенства, борясь против порабощения; здесь же празднуют только юбилеи ^{128}.

Быть консервативным по расчету — это величайший грех, какой только может свершить человек. Это покушение на мировые цели из-за трех шиллингов, ибо консерватор старается остановить развитие: он упирается спиной во вращающуюся землю и говорит: стой! Одно только может быть извинение: глупость. Плохие обстоятельства не могут служить извинением.

Я спрашиваю себя: не станет ли Норвегия для нас новой заплатой на старом платье?

Стернгьельм, бывший неглупым малым, написал уже в семнадцатом веке о Швеции: «Нашу страну переместили, подменили или изменили» ^{129}.

— Что вы скажете на это? — сказал Борг, окончив чтение и выпив рюмку коньяку.

— О, это неплохо; могло бы быть только поостроумнее,— сказал Селлен.

— Ты что полагаешь, Фальк?

— Это обыкновенный крик, и ничего больше. Пойдемте?

Борг поглядел на него, чтобы узнать, не ирония ли это, но не было видно ничего тревожного.

— Итак,— сказал Селлен,— Оле ушел отыскивать поля блаженных; да, хорошо ему, ведь ему не придется больше заботиться об обеде. Хотел бы я знать, что скажет хозяин «Пуговицы». У него был небольшой должок там.

— Какая бессердечность, какая грубость! Тьфу, черт!

— Вот так молодежь! — разразился Фальк, бросил деньги на стол и надел пальто.

— Ты сентиментален? — дразнил Селлен.

— Да! Прощайте.

И он ушел.

XXIX

Лиценциат ^{130} Борг в Стокгольме — пейзажисту Селлену в Париже.

Дорогой Селлен!

Целый год ты ждал моего письма, но теперь мне есть о чем писать. Согласно моим принципам, я хотел бы начать с самого себя, но надо упражняться в вежливости, ибо скоро придется выходить в жизнь и зарабатывать себе хлеб; итак, начну с тебя.

Поздравляю тебя, что тебе удалось выставить картину и что она произвела такой эффект. Заметка была принесена Исааком в «Серый колпачок» без ведома редактора, который потом бесился, читая ее, так как он клялся, что из тебя ничего не выйдет. После того как тебя признали за границей, ты, конечно, имеешь теперь имя и здесь, на родине, и я могу больше не стыдиться моего знакомства с тобой.

Чтобы ничего не забыть и быть кратким, ибо, как ты знаешь, я ленив, а сегодня, кроме того, и утомился после дежурства в родильном приюте, я напишу письмо в форме заметок, совсем как в «Сером колпачке»; благодаря этому ты можешь легче перескочить через то, что тебя не интересует.

Политическое положение становится все более интересным; все партии подкупили друг друга взаимными подарками, и теперь все серы; эта реакция, вернее всего, кончится социализмом. Я говорил на днях с одним из моих товарищей, который уже статский советник в отставке. Он уверял меня, что теперь легче стать статским советником, чем экспедитором. Работа же очень напоминает ту, которую приходится делать, когда даешь поручительства,— приходится только подписывать! С уплатой не так уже строго — есть ведь второй поручитель.

Пресса — да ведь ты ее знаешь! В общем, она стала деловым предприятием, она следует убеждению большинства, то есть большинства подписчиков, а большинство подписчиков реакционно. Я спросил однажды одного либерального журналиста, почему он так хорошо пишет о тебе, не зная тебя. Он сказал, что делает это потому, что на твоей стороне общественное мнение, то есть большинство подписчиков.

— А если общественное мнение повернется против него?

— Тогда я его, конечно, отделаю!