Красная комната

Утром в канун сочельника Николаус Фальк сидел у себя в конторе. Он несколько изменился; время проредило его белокурые волосы, а страсти избороздили лицо узкими каналами, чтобы по ним стекала вся та кислота, которая выделялась из этой заболоченной земли. Он сидел, склонившись над маленькой узкой книжкой в формате катехизиса, и так усердно работал пером, словно выкалывал узоры.

В дверь постучали, и книжка моментально исчезла под крышкой конторки, а на ее месте появилась утренняя газета. Когда госпожа Фальк вошла в комнату, ее супруг был погружен в чтение.

— Садись! — сказал Фальк.

— Мне некогда. Ты читал утреннюю газету?

— Нет.

— Вот как! А мне показалось, ты ее как раз читаешь.

— Я только что начал.

— Прочитал уже о стихах Арвида?

— Да, прочитал.

— Видишь! Его очень хвалят.

— Это он сам написал!

— То же самое ты говорил вчера вечером, когда читал «Серый плащ».

— Ладно, чего ты хочешь?

— Я только что встретила адмиральшу; она поблагодарила за приглашение и сказала, что будет очень рада познакомиться с молодым поэтом.

— Так и сказала?

— Да, так и сказала!

— Гм! Каждый может ошибаться. Но я не уверен, что ошибся. Тебе, наверное, опять нужны деньги?

— Опять? Когда в последний раз я, по-твоему, получала от тебя деньги?

— Вот, возьми! А теперь уходи! И до самого рождества денег больше не проси; ты сама знаешь, какой это был тяжелый год.

— Ничего я не знаю. Все говорят, что год был хороший.

— Для земледельцев, да, но не для страховых обществ. Всего доброго!

Супруга удалилась, и в контору осторожно, словно боялся попасть в засаду, вошел Фриц Левин.

— Что надо? — приветствовал его Фальк.

— Просто хотел заглянуть мимоходом.

— Очень разумно с твоей стороны; мне как раз нужно поговорить с тобой.

— Правда?

— Ты знаешь молодого Леви?

— Конечно!

— Прочти эту заметку, вслух!

Левин прочел:

— «Щедрое пожертвование. С отнюдь не необычной теперь для наших коммерсантов щедростью оптовый торговец Карл Николаус Фальк в ознаменование годовщины своего счастливого брака передал правлению детских яслей „Вифлеем“ дарственную запись на двадцать тысяч крон, из которых половина выплачивается сразу, а половина после смерти жертвователя. Дар этот приобретает тем большую ценность, что госпожа Фальк является одним из учредителей этого гуманного учреждения».

— Годится? — спросил Фальк.

— Превосходно! К Новому году получишь орден Васы!

— А теперь ты пойдешь в правление яслей, то есть к моей жене, с дарственной записью и деньгами, а потом разыщешь молодого Леви. Понял?

— Вполне!

Фальк передал Левину дарственную запись, сделанную на пергаменте, и пачку денег.

— Пересчитай, чтобы не ошибиться, — сказал он.

Распечатав пачку, Левин вытаращил глаза. В ней было пятьдесят литографированных листов всех цветов и оттенков на большую сумму.

— Это деньги? — спросил он.

— Это ценные бумаги, — ответил Фальк, — пятьдесят акций «Тритона» по двести крон, которые я дарю детским яслям «Вифлеем».

— Они, надо думать, обесценятся, когда крысы побегут с корабля?

— Этого никто не знает, — ответил Фальк, злобно ухмыляясь.

— Но тогда ясли обанкротятся!

— Меня это мало касается, а тебя и того меньше. Теперь слушай! Ты должен… ты ведь знаешь, что я имею в виду, когда говорю должен…

— Знаю, знаю… взыскать судебным порядком, запутать какое-нибудь дело, проверить платежные обязательства… продолжай, продолжай!

— На третий день рождества доставишь мне к обеду Арвида!

— Это все равно что вырвать три волоска из бороды великана. Хорошо еще, что я весной не передал ему всего, что ты мне наговорил. Разве я не предупреждал тебя, что так оно и будет?

— Предупреждал! Черт бы побрал твои предупреждения! А теперь помолчи и делай, что тебе сказано! Итак, с этим покончено. Теперь осталось еще одно дело. Я заметил у своей жены некоторые симптомы, свидетельствующие о том, что она испытывает угрызения совести. Очевидно, она встречалась с матерью или с кем-нибудь из сестер. Рождество располагает к сентиментальности. Сходи к ним на Хольмен и разнюхай, что там и как!

— Да, поручение не из приятных…

— Следующий!

Левин вышел из конторы, и его сменил магистр Нистрем, которого впустили через потайную дверь в задней стене комнаты, после чего дверь тут же заперли. Между тем утренняя газета исчезла, и на столе снова появилась маленькая узкая книжка.

У Нистрема был какой-то поникший и обветшалый вид. Его тело уменьшилось на добрую треть своего первоначального объема, да и одежда его была в крайне жалком состоянии. Он смиренно остановился в дверях, достал старый потрепанный бумажник и стал ждать дальнейших распоряжений.

— Ясно? — спросил Фальк, ткнув указательным пальцем в свою книжку.

— Ясно! — ответил Нистрем, раскрывая бумажник.

— Номер двадцать шесть. Лейтенант Клинг: тысяча пятьсот риксдалеров. Уплачено?

— Не уплачено!

— Дать отсрочку с выплатой штрафных процентов и комиссионных. Разыскать по месту жительства!

— Дома его никогда не бывает.