Красная комната

Происшествие было чрезвычайным. Когда страсти немного улеглись (понятно, виновного так и не нашли), заместитель велел Джин сесть за любой свободный стол и все-таки закончить чертеж. Джин взорвалась, как бочка с порохом. Она в ярости орала какие-то глупости, когда на пороге вдруг возник Вадим. Он с удивлением посмотрел на разгоряченных сотрудников и спросил:

— Что здесь происходит?

— Полюбуйтесь! — зам указал на испорченный чертеж.

Брови Вадима поползли вверх. Джин как-то сникла и спряталась за спину заместителя. Ей вдруг стало страшно.

Не издавая больше ни звука, Джин поплелась к дальнему столу у окна, заваленному какими-то бумагами. Расчистила место и уселась так тихонько, что сама себе удивилась — ну, просто сама себя не узнала! Появление Вадима почему-то вызвало у нее ступор. Но шеф вовсе не смотрел на нее. Испорченный чертеж был немедленно забыт. Вадим увел заместителя в кабинет, где принялся что-то ему яростно доказывать, горячо жестикулируя. Было ясно, что у шефа есть проблемы поважнее испорченного чертежа Джин. Над столом Джин нависла уборщица. Чертыхаясь сквозь зубы, она пыталась мокрой тряпкой отчистить красную краску.

Джин хотелось плакать.

Глава 7

Вначале послышался скрип. Он прорезал хрупкую ночную тишину, будто ржавая проволока, и задержался в комнате, расползся по потемневшим обоям спальни. Скрип прозвучал на грани сна и яви. Это было как пробуждение от мучительного кошмара.

Впрочем, Джин снился не кошмар, а сумбурный простой сон — тот самый, что снился всегда, на протяжении вот уже нескольких недель, еще до переезда в эту странную квартиру. Джин шла по бескрайнему, бесконечному полю, густо засеянному ярко-красными маками. Она искала что-то и все никак не могла найти. Насколько она помнила, во сне это ужасно раздражало ее, злило до слез…

Джин понятия не имела, что такое важное она потеряла здесь, в этой кроваво-багровой мгле. Она не знала этого ни во сне, ни пробуждаясь от навязчиво повторяющегося сна. Ее мучило странное чувство: она ищет что-то, но никак не может найти.

Именно из такого сна ее вырвал странный скрип. Едва очнувшись, еще в полузабытьи, Джин сперва не поняла, что происходит. Только потом она наконец догадалась: за стеной скрипела кровать.

В этом доме были слишком тонкие стены. Джин недавно сделала это печальное открытие. Слышимость была жуткая, особенно по ночам. Это там, за стенкой, дико плакал ребенок. А теперь его родители, похоже, решили завести еще одного ревущего младенца, который вслед за братцем станет орать за стенкой. Они никак не могли остановиться.

Скрип усилился. По всей видимости, кровать ходила ходуном. Звук был такой, будто об пол билась расшатавшаяся металлическая пружина, выпавшая из старой продранной диванной подушки, но пружина какого-то гигантского размера.

Вслед за скрипом раздался стон — громкий, отчетливый, развратный, не оставляющий никаких сомнений в том, что происходит за стеной. Джин вдруг почувствовала себя так, будто ее полоснули по оголенным нервам острой опасной бритвой. Она резко села в кровати, крепко обхватив ладонями дрожащие от напряжения колени.

Джин приказала себе испытать тошноту — сделать так, чтобы в ответ на этот стон ее затошнило от омерзения. Но ее не тошнило. Почему — не могла понять.

Вот уже несколько месяцев она поражалась мертвому спокойствию своего тела, в котором больше не оставалось места для секса. После предательства любовника Джин испытывала такую острую боль, что все в ее теле умерло, да и она сама будто умерла. Лишь время от времени, в очень жарких далеких снах, в потаенных глубинах, которые невозможно искоренить никакими пытками сознания, проявлялись темные стороны ее страстной натуры. В ночных видениях Джин отчетливо и ярко оживали отчаянно-страстные эротические сцены…

Она задыхалась от желания, вспоминая руки любовника на своем теле. Его пальцы теребили ее соски, твердо и уверенно скользили по животу. Джин испытывала такое наслаждение от его прикосновений, что мир расцветал необычайно яркими красками, каких вообще не бывает в природе. В человеческом языке не было названия для этих обжигающих цветов и оттенков. Это были всплески эротического северного сияния невообразимой насыщенности и формы! Тело Джин словно полыхало этой эротической радугой, сгорая на костре желания. Острая физическая боль пронизывала ее грудь, живот, бедра. Все ее существо, все потаенные уголки ее тела (об их существовании Джин раньше даже и не подозревала!) жаждали грубого, неистового, безудержного секса, жадного совокупления. Ее телу хотелось ощутить брутальное господство над собой.

Тело Джин сейчас было разверстой кричащей раной. Оно словно говорило на древнем, как мир, языке. Оно уносилось в пылающие глубины вечной страсти, откуда невозможно вернуться. Этот древний огонь оставлял после себя лишь пепел — печальные останки сгоревшей души…