Красная комната

– Входи, входи! – сказал Селлен. – Старая Става, наверно, только что проветривала комнату или вымыла пол, по-моему, пахнет сыростью.

– Ну и артист! Что тут мыть, когда и пола-то нет?

– Нет пола? Тогда другое дело. Куда же девался пол? Может быть, сгорел? Впрочем, это не имеет значения. Пусть будет нам постелью мать-земля, или щебенка, или что там еще есть!

Они улеглись прямо в одежде, подстелив куски холста и старые рисунки, а под голову положили папки. Олле зажег спичку, достал из кармана свечной огарок и поставил его возле себя на пол; в большой пустой комнате забрезжил слабый огонек, который, казалось, оказывал яростное сопротивление огромным массам тьмы, врывавшейся через громадные окна.

– Сегодня холодно, – сказал Олле, доставая какую-то засаленную книгу.

– Холодно? Нисколько! На улице всего двадцать градусов мороза, значит, у нас здесь не меньше тридцати, мы ведь живем высоко. Как ты думаешь, сколько сейчас времени?

– По-моему, у Святого Иоанна только что пробило час.

– У Иоанна? Но у них там нет часов. Они такие бедные, что давно заложили их.

Воцарилось продолжительное молчание, которое первым нарушил Селлен:

– Что ты читаешь, Олле?

– А тебе не все равно?

– Все равно? Ты бы повежливей, все-таки в гостях.

– Это старая поваренная книга, которую я взял почитать у Игберга.

– Правда, черт побери? Тогда давай почитаем вместе: за весь день я выпил чашку кофе и три стакана воды.

– Так, что же мы будем есть? – спросил Олле, перелистывая книгу. – Хочешь рыбное блюдо? Ты знаешь, что такое майонез?

– Майонез? Не знаю! Читай про майонез! Звучит красиво!

– Ты слушаешь? «Рецепт сто тридцать девятый. Майонез. Масло, муку и немного английской горчицы смешать, обжарить и залить крепким бульоном. Когда закипит, добавить сбитые яичные желтки, после чего охладить».

– Нет, черт побери, этим не наешься…

– Еще не все. «Добавить растительное масло, винный уксус, сливки и перец…» Да, теперь и я вижу, что это нам не годится. Не хочешь ли чего-нибудь поосновательней?

– Почитай-ка про голубцы, это самое вкусное, что я только знаю.

– Нет, не могу больше читать вслух, хватит.

– Ну, пожалуйста, почитай еще!

– Оставь меня в покое!

Они снова замолчали. Свечка погасла, и стало совсем темно.

– Спокойной ночи, Олле, закутайся во что-нибудь, а то замерзнешь.

– Во что же мне закутаться?

– Сам не знаю. Правда, здесь презабавно?

– Не понимаю, почему люди не кончают самоубийством в такой собачий холод.

– Это совсем не обязательно. Хотел бы я знать, что будет дальше.

– У тебя есть родители, Селлен?

– Нет, ведь я внебрачный; а у тебя?

– Есть, но их все равно что нет.

– Благодари провидение, Олле; нужно всегда благодарить провидение… хотя я и не знаю, за что его благодарить. Но пусть так и будет!

Снова воцарилось молчание; на этот раз первым заговорил Олле:

– Ты спишь?

– Нет, лежу и думаю о статуе Густава Адольфа; поверишь ли…

– Тебе не холодно?

– Холодно? Здесь так тепло!

– Правая нога у меня совсем окоченела.

– Втащи на себя ящик с красками, засунь под одежду кисти, и тебе сразу станет теплее.

– Как ты думаешь, живется еще кому-нибудь так же плохо, как нам?

– Плохо? Это нам-то живется плохо, когда у нас есть крыша над головой? Я знаю одного профессора из Академии, ходит в треугольной шляпе и при шпаге, а ему приходится гораздо хуже. Профессор Лундстрём половину апреля проспал в театре в Хмельнике! В полном его распоряжении была вся левая ложа у авансцены, и он утверждает, что после часа ночи в партере не оставалось ни одного свободного места; зимой там всегда очень уютно, не то что летом. Спокойной ночи, теперь я сплю!

И Селлен захрапел. А Олле встал и долго ходил взад и вперед по комнате, пока на востоке не заалел рассвет; и тогда день сжалился над ним и послал ему покой, которого не дала ночь.

Глава 25 Последняя игра

Прошла зима: медленно для самых несчастных, чуть побыстрее для менее несчастных. И наступила весна с обманчивой надеждой на солнце и зелень, а потом было лето – короткая прелюдия к осени.

Как-то майским утром литератор Арвид Фальк из редакции «Рабочего знамени» шел под палящим солнцем по набережной и смотрел, как стоят под погрузкой и отчаливают от берега суда. Внешность его давно уже не была столь изысканной, как прежде; его черные волосы отросли несколько длиннее, чем предписывала мода, а борода а la Генрих IV придавала его исхудалому лицу выражение какой-то необузданности. Глаза горели тем зловещим огнем, какой обычно выдает фанатиков и пьяниц. Казалось, он ищет подходящее судно, но никак не может решить, какое выбрать. После долгих колебаний он подошел к матросу, который вкатывал на палубу брига вагонетку с тюками. Фальк вежливо приподнял шляпу.

– Скажите, пожалуйста, куда идет это судно? – спросил он застенчиво, хотя самому ему казалось, будто он говорит смело и решительно.

– Судно? Но я не вижу никакого судна!

Все, что стояли вокруг, разразились смехом.

– Если хотите узнать, куда идет бриг, прочитайте вон там!

Фальк сначала несколько оторопел, но потом рассердился и запальчиво сказал:

– Вы что, не можете вежливо ответить, когда вас вежливо спрашивают?