Красная комната. Пьесы. Новеллы

Назовите мне хоть одно шведское стихотворение, произведение искусства, музыкальную пьесу, которые были бы специфически шведскими, тем самым отличаясь от всего не-шведского! Покажите мне шведское здание! Такого здания нет, а если и есть, то либо оно плохое, либо построено по иностранному образцу.

Я думаю, не будет преувеличением сказать, что шведская нация – нация бездарная, тщеславная, рабская по духу, завистливая, ограниченная и грубая! И поэтому в самом недалеком будущем ее ждет гибель!

В зале поднялся невообразимый шум. Можно было разобрать отдельные выкрики, призывающие вспомнить о Карле XII.

– Господа, Карл Двенадцатый умер, и пусть он мирно спит до следующего празднества! Ведь именно его мы должны в первую очередь благодарить за утрату национального самосознания, и поэтому, господа, предлагаю вам присоединиться к моему четырехкратному «ура»! Господа! Да здравствует Карл Двенадцатый!

– Прошу собрание соблюдать порядок! – крикнул председатель.

– Можно ли представить себе большее скотство, чем то, когда нация учится писать стихи по иноземным образцам! Тысячу шестьсот лет эти бараны ходили за плугом, и им даже в голову не приходило писать стихи! Но вот появляется какой-то чудак, служивший при дворе Карла Одиннадцатого, и наносит ужасный вред всему делу ликвидации национального самосознания. Раньше все писали по-немецки, а теперь им пришлось писать по-шведски! Поэтому, господа, предлагаю вам присоединиться к моему призыву: долой глупого пса Георга Шёрнельма!

– Как его звали? Эдвард Шёрнстрём! – Председатель стучит молотком по столу, всеобщее негодование. – Хватит! Долой предателя! Он насмехается над нами!

– Шведская нация умеет только кричать и драться! И поскольку у меня нет возможности перейти к органам управления и королевским усадьбам, я только скажу, что раболепные негодяи, которых я наслушался сегодня вечером, вполне созрели для самодержавия! И вы получите самодержавие! Можете быть уверены! Будет у вас самодержавие!

От толчка сзади слова застряли у оратора в горле, и, чтобы не упасть, он ухватился за трибуну.

– Неблагодарный сброд, не желающий слушать правду…

– Гоните его в шею! Рвите на куски! – Олле сбросили с трибуны, но в самый последний момент под градом ударов он завопил как безумный:

– Да здравствует Карл Двенадцатый! Долой Георга Шёрнельма!

Олле и Фальк очутились на улице.

– Что на тебя нашло? – спросил Фальк. – Ты с ума сошел!

– Да, кажется, ты прав. Почти шесть недель я готовил свою речь, знал назубок все, что хотел сказать, но когда поднялся на трибуну и увидел их глаза, все пошло прахом: вся моя аргументация развалилась как карточный домик, земля ушла из-под ног, а мысли спутались. Что, получилось неважно?

– Да уж куда хуже! И от газет тебе еще достанется на орехи!

– Жалко, что так вышло. А мне казалось, я говорю так ясно. И все-таки хорошо, что я задал им жару!

– Ты этим вредишь делу, которому служишь; больше тебя никто не захочет слушать.

Олле вздохнул.

– И чего ты, господи, привязался к Карлу Двенадцатому? Вот это уж совсем напрасно.

– Не спрашивай меня! Я ничего не знаю! Ну, а ты все еще пылаешь любовью к рабочему? – продолжал Олле.

– Мне жаль его – он позволяет водить себя за нос всяким авантюристам, но я никогда не изменю его делу, ибо это самый важный вопрос ближайшего будущего, по сравнению с которым вся ваша политика – пустой звук!

Олле и Фальк прошлись немного, потом направились к центру города, повернули на Малую Новую улицу и решили заглянуть в кафе «Неаполь».

Шел уже десятый час, и в кафе было почти пусто. За столиком у самой стойки сидел один-единственный посетитель. Он что-то читал молоденькой официантке, которая сидела рядом и шила. У них был очень милый и уютный вид, но, по-видимому, эта картина произвела на Фалька не очень приятное впечатление, потому что, сделав порывистое движение, он вдруг изменился в лице.

– Селлен! Ты здесь! Добрый вечер, Бэда! – сказал он с сердечностью, явно наигранной, что было ему совсем не свойственно, и взял молодую девушку за руку.

– Неужели это ты, брат Фальк? – воскликнул Селлен. – Оказывается, ты тоже заглядываешь сюда? А я уж решил, не иначе что-нибудь стряслось, раз мы так редко встречаемся в Красной комнате.

Фальк и Бэда обменялись взглядами. У Бэды была слишком изысканная внешность для этого заведения: изящное интеллигентное лицо, на котором горе оставило свои следы; стройная фигурка, отмеченная своенравной, но целомудренной игрой линий; глаза были постоянно обращены кверху, словно высматривали несчастье, ниспосланное небом, хотя могли сыграть в любую игру, которая соответствовала бы в данный момент ее расположению духа.

– Какой ты сегодня серьезный! – сказала она Фальку, глядя на шитье.

– Я был на одном очень серьезном собрании, – сказал Фальк, краснея, как девушка. – А что вы читаете?

– Посвящение к «Фаусту», – ответил Селлен и, протянув руку, стал перебирать шитье Бэды.

На лицо Фалька набежала черная тень. Разговор стал принужденным и вымученным. Олле весь ушел в свои мысли, очевидно подумывая о самоубийстве.