Красная комната. Пьесы. Новеллы

Фальк попросил газету, и ему принесли «Неподкупного». И тут ему пришло в голову, что он забыл посмотреть в «Неподкупном» рецензию на свои стихи. Он раскрыл газету и, пробежав глазами третью страницу, быстро нашел то, что искал. В статье не было комплиментов, но не было и грубых выпадов; она была продиктована подлинным и глубоким интересом к поэзии. Критик писал, что стихи Фалька не хуже и не лучше, чем вся остальная современная поэзия, в них так же много себялюбия и так же мало смысла; они повествуют только о личной жизни автора, о его незаконных связях, выдуманных или действительных, кокетничают с его мелкими грешками, но не выражают ни малейшего огорчения по поводу грехов больших; они ничем не лучше английской камерной поэзии, и автору следовало бы поместить перед заголовком книги гравюру со своим портретом, которая стала бы иллюстрацией к тексту, и так далее. Эти простые истины произвели на Фалька глубокое впечатление, поскольку до этого он прочитал только панегирик в «Сером плаще», написанный Струве, и хвалебную рецензию в «Красной шапочке», продиктованную личной симпатией к нему рецензента. Он коротко попрощался и встал.

– Ты уже уходишь? – спросила Бэда.

– Да. Завтра встретимся?

– Конечно, как обычно. Спокойной ночи!

Селлен и Олле последовали за ним.

– Очаровательная девушка! – сказал Селлен после того, как некоторое время они молча шли по улице.

– Попрошу тебя выражаться более сдержанно, когда ты говоришь о ней.

– Если я не ошибаюсь, ты влюблен в нее?

– Да, влюблен и надеюсь, ты не возражаешь?

– Пожалуйста, я вовсе не собираюсь становиться тебе поперек дороги.

– И прошу тебя не думать о ней плохо…

– Я и не думаю. Когда-то она работала в театре…

– Откуда ты знаешь? Она ничего не говорила мне об этом.

– А мне говорила. Никогда нельзя верить этим маленьким чертовкам!

– Но ведь в этом нет ничего дурного. Я постараюсь забрать ее отсюда как можно скорее; пока что все наши встречи сводятся к тому, что по утрам в восемь часов мы идем в парк и пьем воду из источника.

– Как невинно! А по вечерам вы никогда не ходите ужинать?

– Мне и в голову не приходило сделать ей такое непристойное предложение, да она наверняка с возмущением отказалась бы его принять! Ты смеешься! Что ж, смейся! А я еще верю в любовь женщины, к какому бы общественному классу она ни принадлежала и какие бы злоключения ни выпали на ее долю! Она призналась, что в жизни у нее далеко не все было так уж гладко, но я обещал никогда не спрашивать ее о прошлом.

– Значит, у тебя это серьезно?

– Да, серьезно!

– Тогда другое дело. Спокойной ночи, брат Фальк! Олле, ты, наверное, пойдешь со мной?

– Спокойной ночи!

– Бедный Фальк, – сказал Селлен Олле. – Теперь наступила его очередь пройти через это испытание, но его не избежать, как не избежать смены молочных зубов на постоянные: пока не влюбишься, не станешь мужчиной.

– А что собой представляет эта девушка? – спросил Олле только из вежливости, потому что мысли его были далеко-далеко.

– По-своему она очень неплохая девушка, но Фальк воспринимает ее слишком уж серьезно; она подыгрывает ему, пока не потеряла надежду заполучить его, но если дело затянется, ей все это надоест, и у меня нет никакой уверенности, что время от времени она не станет развлекаться где-нибудь на стороне. Нет, здесь надо действовать по-другому: не ходить вокруг да около, а сразу брать быка за рога, не то кто-нибудь непременно помешает. А у тебя, Олле, было что-нибудь в этом роде?

– У меня был ребенок от служанки, которая работала у нас в деревне, и за это отец выгнал меня из дому. С тех пор мне на женщин наплевать.

– Ну, у тебя все обстояло гораздо проще. А быть обманутым, можешь мне поверить, – ой! ой! ой! – как это неприятно. Надо иметь нервы как скрипичные струны, если хочешь играть в эти игры. Посмотрим, чем все это кончится для Фалька; глупо, но некоторые смотрят на подобные вещи слишком серьезно. Итак, ворота открыты! Входи же, Олле! Надеюсь, нам уже постелили, так что тебе будет удобно спать; но ты должен извинить мою старую горничную за то, что она не может как следует взбить перину, понимаешь, у нее ослабли пальцы, а перья в перине свалялись, и, возможно, лежать будет немного жестко.

Они поднялись по лестнице.

– Входи, входи! – сказал Селлен. – Старая Става, наверно, только что проветривала комнату или вымыла пол, по-моему, пахнет сыростью.

– Ну и артист! Что тут мыть, когда и пола-то нет?

– Нет пола? Тогда другое дело. Куда же девался пол? Может быть, сгорел? Впрочем, это не имеет значения. Пусть будет нам постелью мать-земля, или щебенка, или что там еще есть!

Они улеглись прямо в одежде, подстелив куски холста и старые рисунки, а под голову положили папки. Олле зажег спичку, достал из кармана свечной огарок и поставил его возле себя на пол; в большой пустой комнате забрезжил слабый огонек, который, казалось, оказывал яростное сопротивление огромным массам тьмы, врывавшейся через громадные окна.

– Сегодня холодно, – сказал Олле, доставая какую-то засаленную книгу.