Красная комната

– Господа! – прервала его госпожа Реньельм. – Разрешите задать вам вопрос: вы полагаете, что все это будет опубликовано в печати?

– Разумеется, – ответил пастор.

– Тогда я выхожу из правления.

– Неужели вы считаете, ваша милость, что общество сможет существовать на добровольные пожертвования, если имена жертвователей не будут опубликованы? Нет, не сможет!

– И значит, под видом благотворительности будет процветать гадкое тщеславие?

– Нет, нет, совсем не так! Тщеславие – зло, согласен; но мы превращаем это зло в добро, в благотворительность, что же в этом плохого?

– Но нельзя же называть красивыми именами то, что по сути своей гадко; это лицемерие!

– Вы слишком строги, ваша милость! Священное Писание учит, что нужно уметь прощать; простите же им их тщеславие!

– Да, господин пастор, им я прощаю, но не самой себе. Допустим, то, что несколько праздных женщин превращают благотворительность в развлечение, еще можно простить, но называть чуть ли не подвигом то, что на самом деле доставляет удовольствие, очень большое удовольствие, потому что обеспечивает известность, и притом самую широкую известность, посредством публикации в печати, – это просто позор.

– Неужели? – возразила госпожа Фальк со всей силой своей непостижимой логики. – Неужели позорно творить добро?

– Нет, мой дружок, но писать в газетах о том, что кто-то подарил кому-то пару шерстяных чулок, – это гнусно.

– Но подарить пару шерстяных чулок значит творить добро, и, таким образом, получается, что творить добро – это гнусно…

– Нет, гнусно писать об этом, дитя мое, понимаете? – пыталась втолковать ее милость упрямой хозяйке, которая, однако, не сдавалась и упорно повторяла:

– Значит, гнусно писать об этом! Но Библию тоже написали, и, следовательно, те, что ее написали, поступили гнусно…

– Господин пастор, будьте добры, продолжайте читать отчет, – прервала ее госпожа Реньельм, несколько раздосадованная той бестактной манерой преподносить свои благоглупости, которая отличала госпожу Фальк. Однако госпожа Фальк не сложила оружия:

– Значит, вы, ваша милость, считаете ниже своего достоинства обменяться мнениями с такой ничтожной личностью, как я…

– Нет, дитя мое, оставайтесь при своем мнении, я просто не хочу спорить.

– Кажется, это называется дискуссией? Господин пастор, разъясните, пожалуйста, какая же это дискуссия, если одна сторона не желает отвечать на доводы другой стороны?

– Моя дорогая госпожа Фальк, разумеется, это не дискуссия, – ответил пастор с двусмысленной улыбкой, от которой госпожа Фальк чуть не расплакалась горючими слезами. – Но, дорогие дамы, постараемся не погубить нашего благородного дела мелкими дрязгами. Давайте отложим публикацию отчета до той поры, пока наш фонд не станет больше. Мы видим, что наше молодое предприятие произрастает на благодатной почве и множество доброжелательных рук выращивают это юное растение; но мы должны думать о будущем. У нашего общества есть фонд; этим фондом нужно управлять, иными словами, нам необходимо подыскать управляющего, делового человека, который сумеет сбывать поступающие в фонд вещи и превращать их в деньги; короче говоря, нам нужно подобрать коммерческого директора. Чтобы найти подходящую кандидатуру, нам, естественно, придется пойти на определенные финансовые жертвы, но всякое настоящее дело требует жертв. Есть ли у вас, дамы, на примете человек, которому можно было бы предложить эту должность?

Нет, такого человека у дам на примете не было.

– Тогда я позволю себе предложить вам одного молодого человека с весьма серьезным складом ума, который, как я полагаю, вполне подходит для этой должности. Есть ли у правления какие-нибудь возражения против того, чтобы нотариус Эклунд за умеренное вознаграждение стал коммерческим директором детских яслей «Вифлеем»?

Нет, у дам никаких возражений не было, тем более что Эклунда рекомендовал сам пастор Скоре, а пастор Скоре делал это с тем большим основанием, что нотариус приходился пастору близким родственником. Таким образом, общество приобрело коммерческого директора за шестьсот риксдалеров в год.

– Итак, дорогие дамы, – снова заговорил пастор, – мы, кажется, неплохо потрудились сегодня в нашем винограднике.

Молчание. Госпожа Фальк поглядывает на дверь, не идет ли муж.

– У меня мало времени, мне пора уходить. Не хочет ли кто-нибудь что-либо добавить? Нет! Уповая на божью помощь нашему предприятию, которое так уверенно делает свои первые шаги, я молю его о милости и благословении и не могу выразить это лучше, чем он сам, научивший нас молитве «Отче наш…».

Он замолк, словно боялся услышать свой собственный голос, и собравшиеся закрыли руками глаза, будто стыдились смотреть друг на друга. Пауза тянулась долго, дольше, чем можно было предполагать, пожалуй, даже слишком долго, но никто не решался ее прервать; они поглядывали друг на друга между пальцами, ожидая, чтобы кто-нибудь начал двигаться, когда громкий звонок в прихожей вернул их с неба на землю.