Красная королева

– Приз, который получаешь после трудной борьбы, особенно ценен! Роберт, неужели ты не веришь, что мне удастся взять верх над каким-то шотландским пьяницей? Клянусь Богом, я был бы способен приписать все это твоей зависти, если бы не видел примеров твоей непоколебимой добродетели. Нечто подобное уже приходило мне в голову, когда ты так неожиданно исчез и я узнал, что ты отправился в Сент-Эндрью. Я говорил относительно этого с Сэйтоном. Прости, это было неосторожно, но лучше, если ты узнаешь об этом от меня, а не от него! Мне стало не по себе, когда ты ускакал не простившись, но теперь я уже раскаиваюсь в своей неосторожности. Лэрд ответил мне, словно мужик, и мы чуть не обнажили мечи друг против друга…

– Из-за того, что он не хочет, чтобы рука Марии Стюарт досталась англичанину?

– Ну да! Кроме того, и он знает, что ты был поклонником его сестры.

Взор Сэррея так и впился в него, и он воскликнул таким тоном, который ясно показывал, какая буря бушевала в его груди:

– Неужели Сэйтон сказал тебе, что я любил его сестру? Неужели он решился хоть чем-нибудь опорочить имя Роберта Сэррея, и ты в ответ на это промолчал?

– Роберт, – в полном замешательстве ответил Лейстер, – лишь я один виноват, если он взбеленился. Мне очень захотелось намекнуть этому неотесанному парню, что тебе есть что порассказать о его сестре, а он вел себя так, как будто Сэйтон слишком высока для Сэррея.

– Дэдлей, всю жизнь я считал самой большой подлостью, если мужчина хвастается победами, которые должны быть для него священными. Ты знал, как я боролся со своей склонностью, как, наконец, я справился с нею, хотя и на всю жизнь сохранил воспоминание о ней, как о святыне… А ты подверг эту тайну грубому издевательству высокомерного болвана. Это разлучает нас; отныне наши дороги лежат врозь, потому что я уже никогда более не буду в силах доверять тебе; ведь тебе не дорога моя честь.

– Роберт…

– Не будем напрасно оскорблять друг друга. Тайна, которой я тебе не доверял, которую ты мог только отгадать, оказалась для тебя желанной причиной вызвать на ссору человека, надменность которого тебе отлично известна. И ты предал этим не только друга, но и Марию Сэйтон, да и меня самого выставил перед ней в некрасивом виде. Я не упрекаю тебя, так как могу обвинять лишь себя; ведь я уже давно должен был заметить, что натуры, настолько различные, как мы, должны сторониться интимного сближения друг с другом. Скажу тебе откровенно, что мне пришло это в голову еще тогда, когда ты легкомысленно говорил о том, кому бы – Елизавете или Марии – подарить тебе свое сердце. С того дня я в душе перешел на сторону тех, кто предостерегал от тебя Марию.

– Это не очень-то лестно! – засмеялся Лейстер, раздраженный тем, что Сэррей не оценил его откровенного признания, и оскорбленный тем, что тот порывал с ним дружбу. – Но твоя деятельность не увенчалась успехом!

У такого сердечного человека, как Сэррей, насмешка в подобную минуту, скорее всего, могла охладить теплоту чувства. Объясняя Лейстеру, что в дальнейшем их дружеские отношения невозможны, Сэррей почувствовал себя так, словно лишился части своей жизни; это была жертва, которую он приносил своему чувству чести; у него не было другого выбора, как или примириться со словами Лейстера и таким образом обречь себя презрению Марии Сэйтон, или же показать открытым разрывом, что эти слова являются простой болтовней, за которую он не ответствен. Но в то время как его сердце сжимала скорбная необходимость порвать со старым другом, тот позволял себе насмехаться, говоря, что он, Сэррей, напрасно старался помешать ему совершить недостойный поступок.

– Милорд Лейстер, – холодно ответил он, – имел ли я успех или нет, но я действовал как искренний друг, и если мне и хотелось ради собственного спокойствия иметь доказательство правоты своих действий, то теперь я имею таковые. Тот, кто так легко может расставаться с другом, как меняет любовниц, никогда не возвысится до понимания истинной дружбы… Ну, да что говорить!.. Шотландская или английская корона скоро заставит милорда Лейстера забыть о тех страницах прошлого, которые связывали его с Робертом Сэрреем.

С этими словами он вышел из комнаты, чтобы отправиться к Сэйтону.

Лейстер задумчиво смотрел ему вслед; он чувствовал себя так, словно от него отлетал его добрый гений, но оскорбленное самолюбие не позволяло броситься вслед за другом и просить его о прощении.

– Ступай! – пробормотал он. – Ты презираешь меня только потому, что еще не веришь в меня. Ты не подозреваешь, что мне не хватает только счастья, чтобы стать таким же человеком, как ты. Но, когда мою голову украсит шотландская корона, когда смеющийся взор Марии скажет тебе, что она счастлива, когда в злобном бессилии разразится гнев Елизаветы, тогда я протяну тебе руку и крикну, что не забыл того времени, когда мы с тобой были друзьями. Тогда я покажу своим вассалам человека, которого уважаю больше всех на свете!

II