Красная лилия

Она потянулась за кусочком апельсинового мармелада.

— Нравилось — не нравилось. Мне это все казалось абсолютно ненужным. Зачем бередить старые раны? Я всегда говорила: лучше забыть и простить. Но он не слушал. А я оказалась права. Ну подождал бы с публикацией, когда нас уже не стало бы. Так бывает, не правда ли? Некоторые, например, позволяют опубликовать мемуары через пятьдесят лет после своей смерти.

— Ты читала их?

Она кивнула:

— Да, читала. Ничего хорошего из этого не вышло. Наоборот. Он в них такой злой, такой бессердечный. Словно искал встречи с собственной смертью. Думаю, что, если бы мемуары вышли, у него было бы много неприятностей.

— И у других тоже, полагаю.

— Еще бы! Это не осчастливило бы Швецию, а уж какие политические последствия навлекло — я даже не знаю, предвидел ли он. А если предвидел, то это еще хуже. Словно думал: раз уж со мной покончено, то пусть будет покончено и с другими.

— На днях я разговаривал с Сесилией Эн. В том числе и о мемуарах, и у меня не сложилось впечатления, что они столь опасны.

— Не думаю, что фрёкен Эн знает, о чем говорит, — коротко возразила Улла Нильманн, наклонилась через стол и взяла серебряный портсигар. Сначала предложила мне, но я отказался. Она закурила и продолжила:

— Нет, она видела лишь вершину айсберга. Густав никогда не рассказывал ей, что он, собственно, замышлял, а замышлял он смерть. Кроме того, думаю, она видела лишь первую половину рукописи, относительно невинную. По крайней мере на ее страницах головы не летят.

— Значит, тем опаснее остальные?

— Именно. Он не давал мне читать все остальное, но намекал.

— Значит, ты полагаешь, что убийца отравил Густава, чтобы остановить публикацию?

Она кивнула:

— Не только думаю. Знаю. Ведь Густав мог быть очень болтливым. И не таким уж злым, когда хотел. Бывал он и неосторожным. Так что все немного знали, о чем идет речь.

— Но убийца очень рисковал. Он либо поджидал у беседки, либо пришел туда, когда Густав уже сидел там. Его ведь мог кто-нибудь увидеть?

— Не обязательно. Если подойти сзади, то из большого дома не видно, а лес начинается сразу же за беседкой. Еще несколько сот метров — и проселочная дорога, которая через несколько километров соединяется с дорогой на Аскерсунд. Кроме того, когда Анна принесла туда кофе, там никого не было.

— Даже если убийца и пришел из леса, все равно это был кто-то, кого Густав знал лично, не так ли? И знал настолько хорошо, что убийца смог сесть за стол и украдкой положить капсулу в его рюмку.

— Возможно, что все было именно так. Но не обязательно.

Я удивился. Она заметила это и улыбнулась.

— Я не Шерлок Холмс и не мисс Марпл, которые здесь понадобились бы. Но все же кто знал Густава, знал также и то, что он любил «Априкот брэнди» и что по вечерам имел привычку выпить рюмку. Так что убийца спокойно мог еще накануне положить капсулу прямо в бутылку.

— А как в таком случае он мог быть уверен, что ликер не выпьет кто-нибудь другой? Ты, например.

— Я спиртного не пью. Если только вино. Да и сама бутылка исчезла. Анна отнесла ее на подносе и поставила на стол. Но когда она нашла там Густава мертвым, бутылки уже не было.

Этого Калле Асплюнд не рассказывал мне. Явно не все дозволено мне знать. Ну да ладно. Я тоже не стану рассказывать ему всего.

— Число подозреваемых сильно сокращается. Этот «кто-то» должен был очень хорошо знать и Густава, и тебя, ваши привычки до мелочей, чтобы все спланировать так точно. Этот «кто-то» знал, где находится ключ от сейфа, в котором капсулы с ядом лежали вместе с рукописью. Знал и о слабости Густава к абрикосовому ликеру, и где стоит бутылка.

— Не понимаю только, зачем ему надо было оставлять белую лилию. Так жестоко!

— Ты, конечно, рассказала обо всем этом полиции.

— Само собой разумеется. Я часами сидела с каким-то комиссаром, или кто он там был. Из Стокгольма. Да, его звали Асплюнд. Но были и многие другие. Из СЭПО и не знаю, откуда еще.

— То, что ты рассказала о бутылке, очень интересно, — заметил я. — Если Густав имел обыкновение выпивать по рюмочке каждый вечер, то бутылка была приготовлена в день смерти. Ведь накануне вечером ничего не случилось. А ты не можешь вспомнить, кто у вас был в тот день?

Правда, Калле Асплюнд и Сесилия уже рассказывали мне, но не мешало послушать и ее саму. Появлялось больше нюансов.

Улла Нильманн задумалась.

— Как ни смешно, но в тот день было довольно много народу, — сказала она задумчиво. — Андерс и Стина Фридлюнды заглянули после обеда, вернув трактор-косилку, который занимали у нас. Их собственный сломался и где-то чинится. Заходил и Габриель Граншерна. Мне кажется, ты с ним встречался у Халлингов.

— Генерал? Да, встречались.

— Потом, на ланч, приезжали Халлинги, Габриель и издатель Густава. Вульгарный тип, однако. Большая голова и большие слова. Это он во всем виноват. Если бы не его упрямство, Густав никогда не начал бы писать. Сесилия Эн тоже, конечно, была на ланче. Потом за ней заезжал ее друг.

Типично для Уллы Нильманн, подумал я. Воспитанная, корректная Улла сказала «друг», а не сожитель.