Красная лилия

— Вот именно. Она не может жить без кардамонового печенья. Я сам пеку его и укладываю в жестяную коробочку с крышкой. Это старомодная коробка с защелкой. Но сегодня ей удалось открыть защелку и украсть одно печенье, а потом счавкать его под диваном. Сначала я не понял, куда делось печенье, потому что крышка опять закрылась. Но когда я обнаружил крошки на полу, до меня дошло. Но как она умеет стыдиться!

— Нет, пожалуй, надо еще взять, — Габриель Граншерна встал, взял тарелку, рюмку и направился в кухню. Я направился следом. Большой беспорядок царил не только в салатницах, вазах и блюдах.

Когда я вошел в кухню, Габриель уже успел пропустить еще один стаканчик. У него было красное лицо, и он натужно смеялся.

— Сегодня я выпью за подвиг, — сказал он, обращаясь ко мне.

— Да? За что же это? За поход через Стура Бэльт или за битву под Лютценом?

— Нет, за гражданскую смелость. Была бы на мне медаль, то черт бы меня побрал. А так придется довольствоваться речью.

— Ах вот как, — ответил я. — О чем же ты скажешь?

Габриель явно набрался, а в его возрасте нельзя принимать так много.

— Он был дьявольской свиньей, поделом ему.

Теперь я понимал еще меньше. Сначала медаль, потом такое разоблачение.

Он посмотрел на меня и увидел, что я не понимаю его.

— Густав конечно же, — нетерпеливо пояснил он. — Ты ведь понимаешь. Он получил, что заслужил, а сейчас я выпью за его убийцу.

— Успокойся. Подумай хотя бы об Улле.

— У нее, как и у остальных, столь же велик повод радоваться, что он ушел из жизни.

Я схватил его за рукав пиджака, чтобы помешать ему вернуться в гостиную. Но он увернулся.

— Он сидит там. На диване.

Габриель кивнул в сторону комнаты. На диване сидел Бенгт. Но на то место, что я только что освободил, уже плюхнулся Йенс Халлинг. Он явно сказал что-то веселое, потому что оба смеялись во все горло.

ГЛАВА XXV

Габриель вошел в комнату, встал на медово-желтый китайский ковер. Взял вилку с пустой тарелки со стола, постучал ей по своей полупустой стопке водки, попросил тишины.

— Нет, только не благодарить за угощение, — сказал Андерс Фридлюнд. — Я хочу еще остаться. Еще не было сладкого.

— Дорогая Улла. Дорогие друзья. — Габриель поднял свою стопку. Его голос звучал не очень чисто. — Не беспокойтесь. Я не буду благодарить за угощение. Пока еще нет. Но я хочу предложить тост за мужественного человека, за того, кто внес свою лепту…

Я подошел к Габриелю и попытался увести его обратно на кухню. Но он уперся.

— Тост за убийцу Густава!

В комнате воцарилась мертвая тишина. Не понимая, все смотрели на него. Словно не улавливая смысла того, что услышали.

— Хватит, — поднимаясь, сказал Андерс. — Ты пьян.

— Да, возможно, я немного пьян. Но не больше того, чтобы понимать, что я обязан это сделать. Объяснить, как это произошло.

— Мы знаем это, Габриель, — голос Уллы был напряжен, а улыбка натянута. — Я понимаю, у тебя сегодня был длинный и трудный день. Ты вел машину в снежный буран от самого Аскерсунда. Но сейчас мне кажется, тебе надо немного отдохнуть. Пойдем, я отведу тебя в комнату для гостей.

— Позже, моя прелесть, — и он неуклюже поклонился почти в пояс в сторону Уллы. На мгновение мне даже показалось, что он упадет.

— Я просто хочу выпить в честь Йенса Халлинга.

— Пожалуйста, сделай это, — Йенс напряженно улыбнулся ему и поднял свой бокал.

— Ты это чертовски здорово сделал, — сказал Габриель.

— Сделал — что? — Барбру посмотрела на него вопросительно.

— Убил Густава, конечно, — он сказал так, словно всем это было известно как нечто само собой разумеющееся.

— Конечно, старость надо уважать, — сказал Йенс, и я поразился его спокойствию, — но сейчас ты зашел слишком далеко. Ты оскорбляешь память Густава в его собственном доме, а также и меня. Иди лучше и полежи.

— Летом это звучало не так, — с упреком посмотрел на него Габриель. — Разве ты не помнишь тот вечер, когда приехал ко мне. Просил, умолял меня замолвить словечко перед Густавом. Попытаться убедить его не писать о твоих делах на стороне.

— Ну хватит, — побледнев, Йенс встал с дивана. — Мы уходим, — обратился он к Барбру. — Это мне надоело.

— Ты полагал, что я, хорошо его знавший, смогу все уладить, — Габриель засмеялся. — Нет, ты все придумал прекрасно. Заставил полицию поверить, что все это сделала бедная девочка. И сама же покончила с собой. Но я же все видел!

— Что ты имеешь в виду?

— Как ты несся от ее дома. Я случайно ехал на машине мимо Сунда, когда ты мчался сломя голову. В тот вечер, когда он умер.

— Это правда? — Барбру смотрела на мужа. — Отвечай, Йенс! Это правда?

— Конечно, неправда! Да, я говорил с Габриелем о мемуарах Густава, но лишь для того, чтобы попытаться выяснить, что в них содержится. Ведь вы же все слышали, что он говорил. Намеки, подколки. Двусмысленности. Мне нечего скрывать, но никто никогда не знал, что задумал Густав. И я думал, что Габриелю удастся более тактично задать ему вопросы, но потом я понял: у него еще больше причин бояться, что он будет фигурировать в мемуарах.

— Глупости, — дерзко возразил Габриель. — Мне нечего бояться.