Красная лилия

Я положил трубку, прежде чем он успел ответить, и улыбнулся. Калле сейчас нелегко. На него давят все сильней с разных сторон. Самоубийство Сесилии не облегчило положения. Да и я обрушился на него во всем своем великолепии с умными не по годам советами и указаниями, вмешался и спутал причудливыми выдумками ход его мысли.

* * *

Пришла суббота с сияющим солнцем на ясном небе. Провинциальная церковь в стиле нидерландского барокко из темно-красного кирпича возвышалась на холме у озера, древнее культовое место, гробницы и археологические находки которого указывают на далекие-далекие времена. Монументом времен шведского великодержавия стоит эта церковь, геральдическим лебедем в своем гнезде у озера.

Место стоянки машин оказалось забитым. Пришлось проехать мимо площади, найти свободное место, а потом возвращаться пешком. Но в Аскерсунде невозможно уехать от чего-нибудь далеко. У самого портала торчала стая фотографов. Сверкали объективы камер, телевидение было тут же. Но щелчков я не слышал, когда подошел. Здесь ждали более важных трофеев.

Церковь была почти забита, но мне повезло, и я угодил на место впереди, так что мог вблизи следить за всей церемонией. Справа в глубине сидела женщина в черном и черной шляпе с вуалью. Очевидно, Улла Нильманн. Остальных гостей было трудно определить по спинам, но мне показалось, что я узнал волнистые волосы Барбру Халлинг рядом с кудрями «цвета мыши» Стины Фридлюнд. В интеллектуально утонченных сферах, в которых она вращалась, подкраска волос считалась, наверное, не comme il faut[13], а признаком легкомыслия и уступкой коммерционализму. Не потому, что я видел проблемы помощи природе, просто вкусы разные.

Гроб стоял перед алтарем с роскошным заалтарным прибором в стиле барокко с распятием на Голгофе из слоновой кости на светло-голубом фоне. Рядом с воскресшим Христом виднелись два герба на щитах — знатный жертвователь не хотел оставаться безвестным. За ними покоился граф Оксеншерна в дорогом оловянном саркофаге, изысканном образце искусства литья. Рядом почивали вечным сном его жена и ее второй муж, за которого она вышла, будучи уже вдовой. Их саркофаги значительно проще. Но это свидетельство не недостаточного почтения, а след политики затягивания поясов того времени. Рыцарство и знать обязаны были проявлять сдержанность во внешней роскоши, лишь коронованных персон хоронили в саркофагах из олова. Порядок должен был соблюдаться даже после смерти.

В этом отношении гроб Густава был и скромнее и красивее, покрыт шведским флагом. По обе стороны высились горы цветов и венков. В ногах — большой букет полевых цветов. От Уллы? Сзади стояли серьезные мужчины со знаменами различных видов. Приглушенно играл орган. Говорили тихо, почти шепотом. Время от времени слышалось шуршание страниц псалмов, покашливание.

Церемония была красивой, хотя немного и затянулась. Ораторы сменяли друг друга. Список не из худших: ведущие политики, и в отставке и действующие, они заверяли его в своей благодарности. На смену им вступали властелины средств массовой информации, промышленные магнаты. Старые коллеги, старые друзья.

Я перестал внимательно следить за происходившим, мысли потекли сами по себе и покинули своды церковного помещения, где я сидел наискосок от кафедры, с ее резьбой из слоновой кости, несомой толстенькими херувимчиками. Удастся ли когда-нибудь схватить его убийцу? Кто угодно мог в тот вечер отправиться к беседке. Но не у любого были для этого достаточно серьезные мотивы. Многие не любили его, многие, возможно, побаивались «разоблачений» в его мемуарах, но достаточно ли этого? Неужели кто-то взялся за цианистый калий, рискуя получить пожизненное заключение и бесчестье неприятных публикаций, которые через какой-то год будут столь же интересными, как прошлогодний снег?

После похорон последовали поминки в господском доме. Улла принимала в библиотеке, где за несколько дней до этого мы сидели с ней и говорили об убийстве. Я держался на почтительном расстоянии, взял ее за руку, пробормотав какое-то соболезнование. Она слабо улыбнулась и поблагодарила за то, что я захотел прийти. Я уступил место следующему в очереди, губернатору Эстерготланда. И вот я уже стоял на террасе и пил чай. Повсюду разговаривали и шумели гости, выглядя весьма неуместно в своих темных одеяниях в лучах яркого солнца.

Меня всегда удивляло почти оживленное настроение, обычно царящее после похорон. Иногда оно переходит в почти неприлично веселое. Не то что все смеются и шутят, нет, просто печаль куда-то внезапно исчезает. Наверное, это реакция на торжественную церемонию в церкви, расслабление после нервного стресса. А в случае с Густавом оно, возможно, усилилось тем, что многие гости не были его личными друзьями, а представляли какое-нибудь учреждение, общественный институт.

Я поискал кого-нибудь из знакомых, с кем мог поговорить, а не просто перекинуться парой слов за чашкой чая. И увидел Андерса Фридлюнда.

— Поздравляю, — обратился я к нему.

— Поздравляешь? — Он неуверенно посмотрел на меня сквозь очки в золотой оправе.