Красная лилия

— А это наша дорогая Сесилия. Сесилия Эн. Красива, как день, летний день.

Йенс прав. Это была она. Девушка из Фагертэрна вблизи оказалась еще красивее, чем там, на берегу. Большие глаза, серые или голубые, я так и не понял, — не стоять же и не разглядывать ее. Длинные светлые волосы мягко падали на плечи. Высокий лоб, мягкая улыбка. У одного глаза небольшой шрам, белевший на загорелом лице, не портя его. Наоборот, он придавал ей что-то озорное, почти дьявольское, будто она знает нечто, что не ведомо никому. Какую-то тайну, ключ к разгадке которой — только у нее.

— Привет, — сказала она. Ее маленькая, но твердая рука взяла мою как-то очень доверительно. В ответ я несколько смущенно улыбнулся, как и обычно, встречаясь с красивой женщиной. Смешно в моем возрасте смущаться, но я ничего не могу поделать. Это во мне еще со школьной скамьи.

— Сесилия — ассистент-исследователь, — пояснил Йенс.

— Звучит интересно. А что это такое?

— Это не так любопытно, как кажется, — она улыбнулась. — Я изучаю в Упсале обществоведение, но сейчас помогаю Густаву с его мемуарами.

И тут я вспомнил. Интервью в «Нэрикес Аллеханда». Мемуары Густава Нильманна, которые должны стать «миной замедленного действия».

— Ты сводишь их воедино, — пошутил я.

— Нет, сортирую материал. Ящик за ящиком изучаю бумаги и документы. Выуживаю факты, проверяю имена, даты и все такое прочее. Просматриваю архив, дневники и заметки Густава.

— Сесилия — моя правая рука, — пояснил Густав Нильманн. — Без нее мне бы никогда не справиться.

Он улыбнулся Сесилии, а я подумал: только ли мемуары имеет он в виду. Судя по его глазам, смягчившимся при взгляде на Сесилию, между ними были отношения не только работодателя и исполнителя. И я вспомнил старую римскую пословицу: любовь и кашель скрыть невозможно.

Чуть в стороне стояла женщина, должно быть, жена Густава Нильманна. Именно ее я видел, словно она шла по лесной тропинке на Эстермальмский рынок, по крайней мере, судя по одежде. В длинном белом платье, с бокалом в руке она разговаривала с пожилым мужчиной, который, казалось, попал сюда из другой эпохи, другого времени, одетый в белый в узкую полоску льняной костюм.

— Разрешите представить вам Юхана Хумана, — сказал Йенс уже более формально. — Это Улла Нильманн, жена Густава, и генерал Граншерна. Граф Габриель Граншерна.

Фру Нильманн безразлично улыбнулась, посмотрела на меня ясными, холодными глазами, взвесила и измерила. Светловолосая, как и Сесилия, но темные корни волос намекали — передо мной не настоящая блондинка. Что-то холодное, почти отталкивающее было в ней, и я вспомнил анекдот. В одном американском баре у стойки разговаривали двое. Один: «А сейчас я хочу что-нибудь длинное, холодное и полное джина». Другой посмотрел на него и ответил: «Почему бы тебе не обратиться к моей жене?» Я это не к тому, что Улла Нильманн уже выпила достаточно джина, просто я лучше понял выражение лица ее мужа, когда он смотрел на Сесилию.

Приветствуя меня, генерал Граншерна слегка поклонился. На кого он похож? Массивный, запоминающийся нос, почти клюв орла. Высокий лоб, переходящий в голую макушку, острые, колючие глаза. Да, конечно же, Карл XII. Неожиданно я оказался перед живым Карлом XII на лужайке под Аскерсундом. Он подозрительно посмотрел на меня из-под кустистых бровей. Неужели понял мою реакцию или вообще не доверяет антикварам? Людям не его круга? Голубой лед ириса его глаз обрамляли еще более светлые круги, как у многих пожилых людей. Ему явно за семьдесят, но он все еще излучал силу и достоинство. И не надо было знать, что он генерал, чтобы почувствовать: он тот, кто отдает приказы. И их исполняют.

Молодой человек лет двадцати пяти, мрачно глядя на меня, шел навстречу, держа высокий бокал, до краев наполненный тем, что могло быть виски с содовой. По темному цвету напитка я понял, что не рискнул бы начать летний вечер такой дозой.

— Привет, — недружески буркнул он, протягивая влажную руку. Пот или влага от запотевшего бокала? Мешковатый, по-модному плохо сидящий серый пиджак, рубашка без галстука, прическа напомаженного деревенского Элвиса Пресли. Оденься он поопрятней, вымойся и причешись, как все, да будь повеселей, он мог бы действительно быть приятным.

— Привет, меня зовут Бенгт, Бенгт Андерссон.

— Бенгт — приятель Сесилии, — пояснил Йенс. — Работает в «Нэрикес Аллеханда», не так ли, Бенгт?

Бенгт кисловато кивнул.

— Радуйся, веселись, черт возьми, — продолжал Йенс. — Ты молод, сейчас лето, суббота, да и Сесилия здесь.

— Ты прав, — Бенгт иронично улыбнулся и поднял бокал. — По крайней мере, почти прав. Сколь!

Почти прав? Я посмотрел на него: он к тому же не побрился как следует. Нечто вызывающее, почти безрассудное было в нем. Может быть, после сумасшедшего рабочего дня в редакции, или что-нибудь не ладилось в личной жизни?

Из-за дома раздался громкий крик, и перед нами появился долговязый, худощавый тип в светло-сером костюме. Рядом с ним на высоких каблуках семенила женщина; чуть не падая, она едва поспевала за его длинными шажищами. Широкая красная юбка птицей билась о ее колени.