Красная линия

И в то же время она чувствовала — поменялось в ней что-то. Внутри поменялось. Уверенность в себе ушла, а вместо нее сомнения грызут душу, которых она и не знала раньше. И все чаще стала вспоминать Карину… Ей так же было плохо, наверное. Если она то же самое чувствовала, что чувствует она сейчас… И так же было страшно. И стыдно. Да что там говорить — просто она сейчас повторяет поведение Карины, вот и все! Один в один повторяет! Карина так же сходила с ума из-за Стаса, а он не знал ничего… Не догадывался. И она не знала, не догадывалась. Наивно верила в их нерушимую дружбу, как Даша верит ей сейчас…

Да, страшно и неприятно об этом думать. А еще страшнее цепляться за эту мерзкую мысль — ведь Стас не устоял… Значит ли это, что и Никита так может? И она может…

Нет, нельзя даже думать об этом! Нельзя! Даже после того нельзя, когда поняла многое из прошлой своей жизни. Поняла, что любовь грешная и неудержимая весьма коварна, у нее своя сила есть. Так притягивает, что устоять невозможно. И Стас не устоял. Хотя она знала — Стас любит ее, что с Кариной у него все получилось мимолетно, просто это была внезапно вспыхнувшая страсть… Ведь и тогда она понимала это, но не простила его, не простила! Даже подумать о возможности прощения не захотела!

Теперь вот сама наказана, выходит. Жизнь посмеялась над ней, заставила переживать такое унижение. Стыдиться мыслей, желаний и все равно звонить в соседскую дверь…

— Мам… Ты чего задумалась? У тебя лицо такое сейчас, что даже спрашивать страшно… — услышала она голос дочери и встрепенулась виновато, проговорила быстро, будто извинялась:

— Нет-нет, все в порядке, Ксюш… Просто на работе устала, дел было много.

— Ну да, ну да… Почему-то раньше я у тебя такого лица не видела… Такое чувство, будто горе какое-то переживаешь. У тебя точно ничего не случилось, мам?

— Да нет же, я тебе говорю…

— Мам, я тебя предупредить хочу — завтра ночевать не приду, ладно?

— А где будешь ночевать, могу я узнать?

— Ну, как тебе сказать… Это ведь с папой связано, а мы договорились, что я тебе о нем ни слова…

— Да, я помню. А что, с папой случилось что-то? Почему ты собралась у него ночевать?

— Ну, так надо, мам… Папа попросил…

— Да в чем дело, говори уже!

— Я боюсь, мам. Ты рассердишься. Да тебе наверняка не очень приятно будет это слышать.

— Я обещаю, что не рассержусь. Говори.

— Ну, хорошо, если ты сама настаиваешь… Дело в том, что папина девушка… Ее Мариной зовут… Ей рожать вот-вот, а у папы ночное дежурство… И он боится оставить ее одну. И меня попросил…

Лера слушала дочь и не понимала, что с ней происходит. Вернее, не готова была понять и принять эту информацию, хотя, наверное, в ней не было ничего из ряда вон выходящего. Два года прошло, а она ведь ничего не знала, как теперь живет Стас. И не хотела ничего знать. Сама не хотела.

А еще она зациклилась на том моменте, когда видела его в последний раз. И помнила только его лицо — виноватое, осунувшееся, и эти глаза его, молящие о прощении… Неужели она думала, что он все два года был вот таким? Сидел на месте и ждал, когда она одумается и простит его? Ведь глупо было так думать, глупо!

— Да, да, мам, у папы женщина есть, Мариной зовут… — подлила масла в огонь Ксюша, глядя на нее с обидной насмешливостью.

Почему-то эта насмешливость ударила по ней очень больно, и впрямь захотелось рассердиться на дочь — да как она смеет? Но сдержалась с трудом, проговорила нарочито равнодушно:

— Ну, пусть будет Марина… Какая мне разница? Пусть…

— Да ладно, мам… Уж признайся, что ты этого не ожидала, правда? Ты думала, что он сидит и ждет, когда ты о нем вспомнишь, простишь и позовешь обратно? Так ведь, мам?

— Ксюш… Ты почему в таком тоне со мной разговариваешь, не понимаю? Что ты себе позволяешь вообще? Я тебе что, подружка?

— А как надо разговаривать, мам? Ты же папу вычеркнула полностью из своей жизни, ты даже мне говорить о нем запретила! Ты не захотела считаться с тем, что он мой папа, что я люблю его… Ты заставила меня жить двойной жизнью, соблюдать эти идиотские правила! Чтобы даже упоминание о папе при тебе не звучало!

— Перестань, Ксюш. Перестань… Я же не запретила тебе видеться с ним, просто мне трудно было… Как же ты не понимаешь! Просто трудно, и все!

— А мне не трудно, мам? Я два года живу как шпион… Перебежками туда-сюда…

— Ну, почему сразу шпион…

— Потому! Думаешь, мне легко, что ли? Когда не знаешь, где твоя родина и есть ли она вообще… Мечусь туда-сюда, как сорокапятка, рядом с тобой в нервном напряжении нахожусь — не дай бог проболтаться и тебя обидеть! А папа, между прочим, всегда про тебя спрашивает — здорова ли, все ли у тебя хорошо… Вполне по-человечески спрашивает, между прочим!

— Прости, Ксюш, я ведь не знала… Не знала, что тебе все это тяжело…

— Конечно, не знала. Зачем тебе знать? Ты ведь только гордыней своей живешь, ты же вся такая обиженная и оскорбленная в лучших чувствах!

— Да! Да, Ксюша! Обиженная и оскорбленная! Так все и есть, это чистая правда! Твой отец меня предал, он сам все перечеркнул, сам! Неужели ты меня не можешь понять, дочь?