Красная линия

— Нет. Сейчас нет… Все ушло сразу, будто и не было. А Никита — тот вообще в ужасе был и не понимал ничего. Я-то хоть понимала… Я виновата перед тобой Даш. Я могла тебе во всем признаться и в то же время не могла… Я виновата, только я! Никита не виноват…

Даша снова глянула чуть насмешливо, потом вздохнула, задумалась. Две резкие морщинки пролегли у нее на переносице, ветром бросило светлую прядку волос на лицо. Даша медленно подняла руку, заправила эту прядку за ухо, еще помолчала, потом заговорила очень тихо, будто сама с собой:

— Знаешь, я помню, как в детстве мама ревновала моего отца, как плакала после его измен… Как разговаривала об этом с подружкой и все время повторяла эту пошлую фразу, которую я тогда не понимала и даже слышать не хотела. Ты ведь наверняка догадываешься, что это за фраза, да, Лер?

— Ну… Что-то вроде — сучка не захочет, кобель не вскочит…

— Да. Мама это повторяла с обидой и злостью, а я про себя думала — никогда… Как все это мерзко, мол, как противно! Никогда у меня так не будет, потому что мой муж не будет меня обижать, как отец обижал маму. О, как же я ненавидела это пошлое выражение, если б ты знала! И очень хотелось сказать маме — неправильно все это, не надо так! Потому что женщина — не сучка, а мужчина — не кобель! Они же люди прежде всего. И вы с папой люди… А ты теперь мне пытаешься что-то еще объяснить, Лер! Ну что, что тут можно объяснить, скажи? Ты хочешь сказать, что ты и есть та самая сучка?

— Выходит, что так, Даш… Выходит, что так… И все же, и все же! Не знаешь ведь никогда, в какой роли можешь оказаться, как с тобой поступит жизнь. Как в одночасье лишит воли… Нет, я себя не оправдываю, отнюдь. Я для это и приехала сюда, чтобы это сказать. Чтобы объяснить, чтобы предостеречь… Я тогда не смогла простить, а ты будь умнее, Даш. Умоляю тебя, будь умнее…

— Нет. Не могу. Не получится у меня, я же знаю. Да и как ты себе это представляешь? Все так же будем жить, видеть друг друга по-соседски и притворяться, что ничего не было? О чем ты говоришь, Лер… О чем…

— Ну, хочешь, я в другой район перееду? Чтоб ты меня не видела изо дня в день?

— Да хватит, Лер. Перестань. Я все равно не вернусь. Уеду пока к тетке в деревню… Потом приеду, разведусь. Все равно не буду с Никитой жить, не смогу.

— Не говори так, Даш… Не принимай пока никаких решений, пожалуйста. Поверь, это будет ошибкой. Ты потом сама поймешь, но может быть поздно… Ну, хотя бы обещай подумать над моими словами, Даш! Я даже не прошу простить меня, просто обещай подумать… Обещай, и я уеду…

— Хорошо, обещаю, — почти автоматически проговорила Даша, отводя глаза. — Обещаю, только сейчас уезжай, пожалуйста. Я очень устала, не могу больше ни о чем говорить. Уезжай, Лер… Уезжай…

— Даш…

— Все, хватит! Неужели ты не понимаешь, что я видеть тебя не могу? Что ты меня мучаешь, а? Да если б я в доме была, я бы даже тебе дверь не открыла! Уходи, Лер!

В голосе Даши было такое отчаяние, что ничего не оставалось, как впрямь встать и уйти. Пока шла до машины, начался дождь, но она даже не заметила этого. Наоборот, холодные капли, бьющие по лицу, показались неким благом, будто это были сотни мелких пощечин, вполне заслуженных. Или как последние Дашины слова — уйди, уйди, не могу тебя видеть!

Не помнила потом, как ехала домой. Казалось, на душе было еще хуже, чем прежде. А еще говорят, что покаяние облегчает… Ничуть оно не облегчает. Да и Даша не священник, чтобы грехи ей отпускать. И прощать она не обязана. Ничего не поделаешь, придется жить непрощенной. Осознавать это изо дня в день, носить в себе как болезнь. Так же, как носила в себе подобное непрощение Карина. А она еще удивлялась, почему Карина изменилась, почему такая… Будто жизнью припыленная! Оказывается, простить гораздо легче, чем жить непрощенной! Гораздо, гораздо легче…

Когда подъехала к дому и увидела свет в окнах, даже огорчилась немного. Значит, Ксюша дома и вопросов ей не избежать. Наверное, даже не удастся приличную беззаботную мину состроить, как ни старайся. Улыбку можно на лицо натянуть, конечно, но выражение глаз не скроешь, тоску под нарочитым весельем не спрячешь. Даже самой страшно — такое внутри полное опустошение, такой холод и мрак…

Господи, неужели со всем этим жить придется? Неужели преступление, ею совершенное, равно такому суровому наказанию? Или она все же преувеличивает ощущения, а? Может, сегодня все так, а завтра будет иначе? Она ведь не унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла розгами, правда?

Но Ксюша, как показалось, никаких перемен в ней не заметила. Выглянула из кухни, похвасталась весело:

— А я ужин готовлю, мам! Ты меня не просила, я сама проявила инициативу, можешь себе представить?

— С трудом, доченька, с трудом… И что же тебя на эту инициативу сподвигло?

— Да так… Просто увидела вчера, как Марина лазанью делает, и тоже захотелось попробовать. Так что сейчас заценишь мои труды! Мой руки! И за стол…