Я люблю его брови. У них была четкая форма, казалось он что-то делает с ними, чтобы угол был таким острым и ровным. Уставившись на них, я удивилась, какими тёмными они были в сравнении с его кожей и волосами. Я думала, брови у него такого же бронзового оттенка, что и волосы. Я гадала, красит ли он волосы, или может раньше красил. Это возможно, он же работает в сфере развлечений. О боже, только послушайте меня. Я говорю так, будто он общественная вещь.
Я хотела наклониться и поцеловать эти красивые губы, но я была уверена, что моё дыхание с утра не очень приятное. И мы вчера ели креветок с чесноком. ФУ! Я прикрыла рот рукой и немного отвернулась от него. Я должна теперь прятать немного зубной пасты, стакан с водой и тазик со своей стороны кровати. Припрятать там косметику тоже неплохая идея.
Затем будильник зазвонил вновь, и я подскочила и резко выключила его.
Я быстро взглянула на Эдварда – ни один волосок не пошевелился. Он крепко спит. Уверена, он не привык вставать так рано со своим рабочим расписанием. Как же мне встать, чтобы не разбудить его? Всё это так легко в фильмах. Парочка просыпается одновременно, обнимается несколько минут и добродушно подшучивает друг над другом, перед тем как мужчина встаёт и демонстрирует камерам свою голую задницу. Почему в жизни всё не так просто?
О Боже мой! Я же голая! Чуть не забыла об этом. К тому же, это было довольно приятно – прикасаться обнаженной кожей к одеялу. Я начинала понимать, почему Эдвард любил так спать. Это было очень естественно и очень расслабляюще.
Только вот сейчас солнце встало, и мне было не по себе от перспективы разгуливать здесь голой. Я вздрогнула, пристыженная тем, что Эдвард сделал, чтобы заставить меня чувствовать себя комфортно на счет нашей обнаженности. Но 12 лет католической школы не могут быть просто стёрты из памяти за одну ночь, даже кем-то талантливым, как Эдвард.
Я надеюсь, он не думает, что я теперь буду ходить голой весь день, и надеюсь, он тоже не будет. Так я никогда не сделаю домашнее задание.
Сегодня в колледже я расскажу профессору на чем будет основываться моя диссертация, и мне придется дать ему какую-нибудь информацию об Эдварде. Ничего особенного пока что, просто некоторые основные сведения о нем, почему я считаю его таким интересным.
Наш профессор – доктор Джеймс Коллиер, и он примерно того же возраста, что и Эдвард, около 27-28 лет. Я вспомнила его короткие волосы, цвета пшеницы, и холодные голубые глаза, у него тоже постоянно была щетина.
Все мы трое немножко влюбились в него, но я решила держать себя в руках и быть с ним профессиональной. Я знала, я не могла сказать ему, что мой объект доставлял мне оргазмы прошлой ночью, но я хотела спросить у него лично некоторые вещи, он всегда с удовольствием оставался после занятий, чтобы поговорить наедине, в отличие от многих преподавателей, которые заставляли тебя общаться только с книгой.
Это было частью нашего задания, если мы когда-либо окажемся в затруднительном положении, или у нас будут вопросы о том, как поступить с нашим объектом, он хотел, чтобы мы обращались к нему. В конце концов, мы имеем дело с людьми, и он не хотел, чтобы мы причинили кому-нибудь вред. Например, он никогда не разрешал нам иметь дело с суицидом. Мы еще не готовы к такому давлению. И если такое когда-нибудь произойдет, мы должны сразу же позвонить Джеймсу или в службу спасения.
Я должна звать его доктор Коллиер, а не Джеймс. Он классный и не такой важный, как многие преподаватели. Я уверена, я могу поговорить с ним, и он может помочь мне.
Я ждала здесь, лежа в постели, еще пару минут, а потом поняла, что больше не могу. Мне нужно в туалет. Медленно я начала садиться, постоянно наблюдая за Эдвардом, как ястреб. Он не шевелился. Он спит как мертвец.
Я прикусила нижнюю губу и выскользнула из-под одеяла так, будто оно весило тонну. Я встала, Эдвард всё еще спит, скрестила руки на груди и на цыпочках пошла к ванной, не отрывая от него взгляд.
АХ!!! Я оступилась и шлёпнулась на пол как кусок бутерброда. Было такое ощущение, что моя грудь от удара стала еще более плоской, чем была! Прекрасно! Что за черт? Я посмотрела в сторону ног и увидела тапочки Эдварда, о которые я споткнулась.
О, Боже, не просыпайся, пожалуйста, не просыпайся, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
Я резко подняла голову, как суслик из норы, и посмотрела сквозь спутанные волосы, которые наполовину закрывали мои глаза, он всё еще лежал, но в его горле нарастал легкий стон, и он начал переворачиваться на живот, обвивая руки вокруг подушки, его лицо всё еще спокойное и удовлетворенное.
Как он может чувствовать себя так комфортно в чужой постели?
И теперь, лёжа вот так на полу, я начала психоанализировать его.
Он обнимает подушку. Объятия матери? Объятия девушки, которую он любил?
Господи, Белла, может он просто любит обнимать подушку, и здесь нет глубоко смысла, ЭТО ВОЗМОЖНО?!