Красная лисица

— Валяйтесь в своем дерьме и умывайтесь им, вы, свиньи. Втирайте его в свои рожи, потому что копаться в дерьме — счастье для свиней. Дерьмо свиное, густое свиное дерьмо.

Он прислушался, ожидая нового нападения и услышал журчанье их голосов. Они не обращали на него внимания, игнорировали его. Он знал, что может кричать до тех пор, пока балки не разлетятся от крика, они этого не боялись. Он был отделен от всей известной цивилизации.

* * *

Не испытывая ни голода, ни жажды, онемевший от того, что убил этого огромного калабрийца, Джанкарло сидел на скамейке в Термини, коротая часы. Он был почти на пределе изнеможения, готов впасть в прерывистый тяжелый сон. Он сидел, закрыв лицо руками, опершись локтями о колени, и думал о Франке. В Пескаре были девушки, дочери друзей отца и матери. Развевающиеся юбки, крахмальные блузки, сапоги до колен и одобрительное кудахтанье матери, когда она выносила им угощение — сливочный кекс. Они хихикали и жили в неведении, с пустыми головами. На шее они носили золотые распятия и разражались гневными тирадами, если он касался застежек на их одежде, пуговиц, молний или крючков.

В университете тоже были девушки. Они были ярче и старше, настоящие звезды. Они смотрели на него свысока, как на подростка. Он был некто, кого можно было взять ради компании в кино или на пляж, но от кого старались избавиться, когда темнело, когда доходило до дела. Пятна, прыщи и хихиканье, когда рот закрывают рукой. Но с Автономией все было иначе: девушки не искали новообращенных, не вербовали их, Джанкарло должен был показать себя и добиться одобрения. Впереди толпы, вырвавшись далеко вперед, он бежал с молочной бутылкой, в которой горела тряпка, и бросал в воздух коктейль Молотова. В борьбе за одобрение, он даже подвернул лодыжку. Запомнят ли они его теперь, девушки из Автономии? Джанкарло Баттистини не имел опыта иного, чем руки Франки, ее бедра, ее обволакивающее тепло. Это было испытание его знания. Он долго думал о ней. Франка с золотистыми грудями, на которых не было следов загара, Франка с сосками, как вишневые косточки, с плоским животом и уходящим вниз кратером. Франка с ее диким лесом перепуганных волос, в которых запутывались его пальцы. Та, которая выбрала его. Милая, милая, сладостная Франка. В его ушах все еще звучало ее дыхание, он вспоминал, как она металась по кровати, ее крик, когда она изнемогла.

Я иду, Франка. Верь мне. Он думал о Франке, когда станция начала оживать, двигаться и функционировать, принимать участие в жизни нового дня. Думая о Франке, он подошел к кассе и заплатил за проезд на скором поезде до Реджио. Думая о Франке, он вошел в вагон первого класса. Подальше от стада неаполитанцев и сицилийцев с их тюками и салатами, детьми и доводящими до галлюцинаций шумами споров и перебранок. Других пассажиров в купе не было. Он думал о Франке, когда поезд отошел от низкой платформы и пополз между подъездных путей, пересечений рельсов и высоких платформ, омытых первыми лучами дня. Юноша откинулся назад, положив ноги на скамейку напротив и почувствовав, как P38 давит на его спину.

Спеша через поля, заросшие травой, через тесно расположенные друг к другу виноградники, мимо маленьких городишек Систерна ди Латина и Сецце на холмах и Террацину на побережье, поезд ускорял свое движение. Телеграфные столбы сливались: приходилось отыскивать за окном пыльные и сухие горы и яркие небеса Аспромонте.

— Верь мне, Франка. Верь мне, потому что я иду.

Юноша говорил вслух, под стук колес.

— Завтра они узнают обо мне. Завтра они узнают мое имя. Завтра ты будешь гордиться своим маленьким лисенком.

9

В Квестуре мужчины в мундирах приветствовали едва замаскированными улыбками дотторе Джузеппе Карбони, выходившего из машины.