— Потому что ты даже не уверен в том, что смог бы контролировать животную часть себя, если бы я оказалась рядом, так? А если это была бы не я, а кто-то другой? Ты бы пожалел их?
— Да, и все не так просто! — ответил Бен. — Все не так, как кажется. Тебя бы я в каком угодно состоянии узнал. И ты это
— Но не моих родителей. И не Тантосов.
— Прекрати, — сказал он и поцеловал меня, крепко прижав к себе.
Я была ему нужна, его страшно ко мне тянуло, он хотел, чтобы я принадлежала ему вечно. Когда я узнала, кто он такой, я убежала. Но я вернулась, и он все равно лелеял надежду, хоть и пытался запретить себе это.
А потом я сказала, что доверяю ему. Я призналась в этом, и сейчас я пришла к нему. У меня были к Бену чувства. И он об этом знал.
Но потом он уловил и мои более глубокие эмоции. То, о чем я боялась сказать.
То, в чем его подозревала.
И чего он не помнил. Я снова почувствовала его волнение. Он спрашивал себя:
Бен не был уверен. Он сомневался.
Я вырвалась, сделала шаг назад.
— Эйвери, — прошептал он, глядя мне в глаза. Его взгляд был полон чувств. Его глаза…
Стали серебристыми.
Той ночью, когда умерли мои родители, я слышала шум. Я его вспомнила, услышала, я…
— Нет, — сказала я, пытаясь отстраниться от Бена и от этого воспоминания.
Но я уже не могла ничего забыть, картина четко предстала перед моим внутренним взором.
Той ночью я была прямо на месте преступления, и теперь я понимала, что произошло. Я видела серебристую вспышку, она сверкала, она двигалась. Она вцепилась в моих родителей, я помнила серебристый блеск и кровь, это был не человек, люди так двигаться не могут, люди так не убивают и…
Серебристые глаза Бена.
Бен не совсем человек.
И он не помнил того, что случилось прошлой ночью.
— Эйвери, — прошептал он, но нет, я уже не хотела его слушать. Не могла.
Я посмотрела на него и заставила себя вспомнить треугольник, который обнаружила у него на спине, когда мы впервые поцеловались, и шок, который я при этом испытала. Я заставила себя вспомнить и о том, что папа говорил мне о волках. Что их следует уважать. И не трогать их.
Ему стоило научить меня кое-чему еще. Он должен был объяснить мне, что волки — охотники. Так, чтобы я ни на минуту этого не забывала.
Лукошко, озлобленность Бена, которую я почувствовала в первую ночь, ночь, когда умерли мои родители, — теперь все складывалось в цельную картину, в ужасную, но правдивую картину. Его родственники были убиты, и он был в ярости.
Он сменил облик.
Я медленно сделала шаг назад, глаза у меня жгло от слез, сердце неистово колотилось от горя и страха.
— Эйвери, прошу тебя, — повторил Бен, но я не остановилась. Просто не могла. Мне нельзя было останавливаться. — Я люблю тебя! — крикнул он, и его голос дрогнул.
Я замерла.
— Я люблю тебя, — снова сказал он, а я не могла пошевелиться. Потому что знала, что он говорит всерьез.
Бен действительно меня любил… Но он не помнил, что делал прошлой ночью. Или в момент смерти моих родителей. Его чувства были похожи на клубок животных эмоций, который я не могла распутать. А он сам…
Боялся его распутывать.
— Я не убийца, — прошептал Бен, двигаясь по направлению ко мне — очень, очень медленно, давая мне время ощутить его любовь. Почувствовать, как сильно он сам верил в то, что сказал.
Или хотя бы хотел верить.
— Стой, — сказала я, и в моем голосе прозвучала сила, о наличии которой у себя я и не догадывалась, — моими устами снова заговорил лес. Огромный, невероятно сильный лес.
И Бен застыл, широко распахнув глаза. Я видела, как он пытался пошевелиться, но не мог.
Лес сдерживал его, потому что этого хотела я.
— Эйвери, — снова прошептал он, но я отвернулась от него.
Сначала я шла медленно, но постепенно ускоряла шаг и, наконец, побежала.
Не оглядываясь.