Красная мантия

– И вы думаете, что я не знаю, почему вы сделали это? – возразил он, с силою ударяя кулаком по рукоятке кресла. – Вы слышали, что я лишился власти! Вы слышали, что я, который еще вчера был правой рукой короля, теперь утратил всякую силу. Вы слышали… но постойте! Берегитесь! продолжал он, рыча, как разъяренная собака. – Берегитесь вы и все эти люди! Может оказаться, что вы все еще ошиблись!

– Клянусь праведным небом, что это неправда, – торжественно отвечал я. – До вчерашнего вечера, когда я прибыл в Париж, я ничего не знал об этом. Я явился сюда с одной лишь мыслью – восстановить свою честь, отдавши себя снова во власть вашей эминенции и возвратив вам то, что вы дали мне по доверию.

На минуту он оставался в прежней позе, пристально глядя на меня. Но затем его лицо немного изменило свое напряженное выражение.

– Будьте любезны позвонить в колокольчик, – сказал он.

Колокольчик находился на столе неподалеку от меня. Я позвонил. На этот зов в комнату неслышной походкой вошел человек в бархатных туфлях и, приблизившись к кардиналу, подал ему бумагу. Кардинал стал читать ее. Слуга стоял, раболепно наклонив голову.

Мое сердце неистово билось.

– Очень хорошо, – сказал монсеньор после паузы, которая казалась мне бесконечной. – Откройте дверь!

Слуга низко поклонился и отошел за ширму. Я последовал за ним. За первою дверью, которая была теперь раскрыта настежь, мы нашли восемь или девять человек – пажей, монаха, дворецкого и нескольких стражей. Все они застыли в немом ожидании.

Мне указали знаком, чтобы я стал впереди, остальные сомкнулись позади меня, и в таком порядке мы прошли через первую комнату, а затем через вторую, где нас встретили писцы, низко наклонившие головы при нашем появлении. Затем наконец распахнулась последняя дверь, дверь приемной, и голоса закричали:

– Дорогу! Дорогу для его эминенции!

Мы прошли между двух рядов кланявшихся лакеев и вступили… в пустую приемную.

Привратники не знали, куда смотреть; лакеи дрожали. Но кардинал невозмутимо прошел медленными шагами до середины комнаты. Затем он повернулся, посмотрел сначала в одну сторону, затем в другую и тихо засмеялся.

– Отец, – сказал он своим тонким голосом, – что говорит псалом? Я сделался, как пеликан в глуши и как сова в пустыне.

Монах пробормотал что-то в знак согласия.

– А дальше не сказано ли в том же псалме: они погибнут, но ты уцелеешь?

– Истинно так, – ответил монах, – аминь!

– Хотя, конечно, это относится к будущей жизни, – сказал кардинал. Но мы тем временем вернемся к своим книгам и послужим Господу и королю в малых делах, если не в больших. Идем, отец, здесь больше не место для нас. Vanitas vanitatum et omnia vanitas! [2]

И так же торжественно, как вошли сюда, мы промаршировали через первые, вторые и третьи двери и в конце концов снова очутились в безмолвной комнате кардинала – я, он и лакей в черном одеянии и бархатных туфлях. На мгновение Ришелье, казалось, забыл обо мне. Он стоял в раздумье у очага, не сводя глаз с тлевшего там огонька. Один раз он даже усмехнулся, а потом тоном горькой насмешки произнес:

– Дураки! Дураки! Дураки!

Наконец он поднял глаза, увидел меня и вздрогнул.

– А! – воскликнул он. – Я совершенно забыл о вас. Ну, счастлив ваш Бог, господин де Беро. Вчера у меня было сто просителей, а сегодня только один, и я не имею власти повесить его. Но отпустить вас на свободу – это другое дело!

Я хотел сказать что-нибудь в свое оправдание, но он круто повернулся к столу и, присев, написал на клочке бумаги несколько строк. Затем он позвонил в колокольчик, между тем как я стоял смущенный и не знал, что меня ждет.

Из-за ширмы показался человек в черном.

– Отправь этого господина вместе с этим письмом в верхнюю караульную, – сурово сказал кардинал. – Больше ничего я не хочу слышать, – добавил он, хмурясь, и поднял руку, чтобы запретить мне говорить. – Дело кончено, господин де Беро. Будьте и за то благодарны!

Через секунду я был за дверью. Мысли мои кружились в каком-то вихре, сердце колебалось между гневом и благодарностью. Мне хотелось остановиться, чтобы обдумать свое положение, но у меня не было времени. Повинуясь жесту моего спутника, я пошел по различным коридорам, всюду встречая то же безмолвие, ту же монастырскую тишину.

Я еще мысленно не решил вопроса, Бастилия или Шатле будет моим уделом, когда лакей остановился у дверей, всунул письмо мне в руку и, отворив дверь, пригласил меня войти.

Я вошел, изумленный, но когда остановился, то был близок к оцепенению. Передо мною, поднявшись с места, с лицом в первое мгновение бледным, но затем красным, как пион, стояла мадемуазель де Кошфоре. Я вскрикнул.

– Господин де Беро, – сказала она дрожащим голосом. – Вы не ожидали увидеть меня?

– Кого угодно, только не вас, мадемуазель! – ответил я, силясь вернуть себе самообладание.