Красная маска

Он приглушённо рассмеялся.

– Думаете, этот мошенник жаждет попользоваться заслуженной им виселицей на Монфоконе? – сказал он. – Нет, отбросьте страхи, до насилия не дойдёт.

– Крыса, загнанная в угол, – опасный противник, – ответил я.

– Знаю-знаю, – откликнулся он, – и поэтому принял свои меры предосторожности, вовсе не нужные, как по мне: voyez! (смотрите! – франц.) – и, когда он распахнул свою алую мантию, я увидел, что под ней блестит кольчуга.

– Это хорошо, – отозвался я и, поклонившись, удалился.

В тёмной и тихой приёмной – ибо пажей и их богопротивных игрушек не было, когда я вернулся, – я медленно расхаживал взад и вперёд, печально размышляя о том, что сказал кардинал, и кляня в душе этого пса Андре. И такое негодование почувствовал я против подлого предателя, что когда через полчаса увидел его стоящим перед собой с фальшивой улыбочкой на бледной физиономии, то лишь с трудом удержался, чтобы его не ударить.

– Вот ваше домино, месье де Кавеньяк, – сказал он, положив длинное тёмное одеяние на спинку стула.

– Его преосвященство готов? – поинтересовался я угрюмым тоном.

Поскольку мой тон обычно угрюмый, не было причины, чтобы он взволновал Андре на этот раз, чего и не случилось.

– Его преосвященство почти готов, – отозвался он. – И хочет, чтобы вы подождали в кабинете.

Это было необычно и заставило меня задуматься. Вывод, к которому я пришёл, заключался в том, что Мазарини ещё не развернул своей кампании против незадачливого слуги, однако хотел иметь меня под рукой, когда сделает это.

Не говоря Андре ни слова, я отстегнул свою шпагу, как то было у меня в обычае, и знаком попросил отнести её в мою комнату, поскольку не намерен был больше использовать её этим вечером.

– Не могу, месье де Кавеньяк, – ответил он, – простите, но его преосвященство пожелал, чтобы я сразу же вернулся. Он чувствует лёгкое недомогание и хочет, чтобы я сопровождал его в Лувр сегодня вечером.

Я в самом деле был удивлён, но выдал себя разве что взглядом. Методы кардинала были странными и непостижимыми, особенно касательно правосудия, и я был хорошо с этим знаком.

– В самом деле! – отозвался я серьёзно. – Надеюсь, это не означает ничего опасного.

– Боже упаси! – вскричал лицемер, в то время как придерживал дверь, чтобы я прошёл в кабинет. – Подумайте, месье де Кавеньяк, какая потеря это была бы для Франции, если бы с монсеньором что-то случилось.

Он истово перекрестился, и его губы зашевелились как будто в молитве.

А я, заражённый его благочестивым настроением, вознёс к небесам молитву вместе с ним, молитву такую жаркую, какой никогда ещё не рождало моё сердце, молитву, чтобы с его хилым телом смогли позабавиться заплечных дел мастера, прежде чем под конец оно будет передано палачу на Монфоконе.

Когда он оставил меня в кабинете, я не спеша облачился в домино, которое он мне принёс, и, на основании того, что, как я знал, должно было происходить в спальне, рассудив, что мне какое-то недолгое время придётся подождать, уселся и внимательно прислушивался к любым звукам, которые могли проникнуть через завешанные гобеленами стены.

Но как я ни напрягал уши, всё, что я уловил, – это жалобный вопль: "Je le jure!" (Я клянусь! – франц.), за которым последовал кардинальский хохот – такой ужасный, такой безжалостный, такой обвинительный, и ещё одно слово: "Клятвопреступник!"; затем всё опять стихло.

Я объяснил это тем, что, как мне было известно, кардинал в гневе редко повышал голос, а скорее понижал его, в то время как Андре, осознавая моё соседство, возможно, прилагал старания утаить свои заверения от моих ушей.

В конце концов дверь открылась, и появилась фигура, облачённая в чёрное домино, капюшон которого так низко был опущен на лицо, что я не смог увидеть, надета маска или нет.

За ней вышла ещё одна фигура, облачённая похожим образом, и так всецело скрывало домино очертания фигуры, что я не знал, кто кардинал, а кто камердинер, потому что оба они были более или менее одного роста. По той же причине невозможно было распознать, мужчины были это или женщины.

– Вы здесь, Кавеньяк? – прозвучал голос Мазарини.

– Здесь, ваше преосвященство, – воскликнул я вскакивая.

Говоривший повернулся лицом ко мне, и пара глаз сверкнула на меня через прорези алой маски.

Мгновение я стоял ошеломлённый, как только представил себе опасность, которой он таким образом подвергается.

Затем, вспомнив, что на нём кольчуга, я в душе немного успокоился.

Я взглянул на другую молчаливую фигуру, стоявшую рядом с ним со склонённой головой, и мне захотелось узнать, что же происходит. Но мне не дали терять время на размышления, ибо, как только я поднялся, кардинал сказал:

– Ну, Кавеньяк, надевайте свою маску и пойдём.

Я повиновался ему с той расторопностью, которой меня научили двадцать лет военной службы, и, бросившись открывать дверь приёмной, первым прошёл через неё к некой панели, с которой был хорошо знаком. Тайная пружина сразу отреагировала на моё прикосновение, и панель повернулась, обнаруживая крутой и узкий лестничный пролёт.