Красная надпись на белой стене

— Знала, что ты задашь сей вопрос. Сама видела, и сама слышала. А не веришь мне — спроси у подавальщицы на пиру, мы обе свидетельницы!

— Выходит, Валтасар осквернил нашу святыню, дабы пьяных гостей потешить, а не мое племя уязвить?

— Да, иудей, так и выходит. Где нет умысла, там нет и вины!

— Допустим, — пробормотал пророк.

Даниэль замолчал и задумался. “Стало быть, Валтасар плох только наполовину, — рассудил визитер, — священные кубки покойный царь осквернил, но не по злобе сделал это. К подавальщице не пойду. Нет причины не доверять Вашти. Теперь я знаю правду и сумею ею распорядиться, как мне требуется”.

Тут Даниэлю опять попалась на глаза знакомая кошка, и вновь кольнула тревога.

— Вашти, почему кошка Шадраха у тебя?

— Как, разве ты ничего не знаешь о нашем евнухе? — изумленно спросила Вашти, и глаза ее наполнились слезами.

— Нет, не знаю, — с дрожью в голосе ответил Даниэль, и дурное предчувствие ужалило его в сердце.

— Бедный Шадрах! — воскликнула Вашти, глотая слезы, — рассудок его помутился, он сошел с ума!

— О, Боже, какое несчастье! Не натворил ли он чего!

— Одержимый безумием, Шадрах бродил по дворцу и всем встречным сообщал, что убил Валтасара. Дескать, разрубил тело царя на мелкие куски, которые скормил собакам. Он ворвался в гарем отца и принялся проклинать его жен, вернее, теперь уже вдов. А на Сину даже руку поднял. О, как ужасно помрачение ума!

— А, может, была все-таки толика правды в признании убийства, — со слабой надеждой спросил Даниэль.

— Ни в коем случае, иудей! У Шадраха добрая и кроткая душа. В жизни своей он и мухи не обидел!

— Где же он теперь?

— Дарий распорядился поместить его в лечебницу. Приставил к нему слугу. Лучший дворцовый лекарь осмотрел Шадраха, пытался вступить с ним в разговор.

— Осмотрел и что сказал?

— Не успокоил. Сказал, что положение больного безнадежно, рассудок не вернется к нему, — вымолвила Вашти, и слезы потекли из глаз ее.

— Ты взяла на свое попечение его кошку?

— Это всё, что я могла сделать для бедного Шадраха!

— Так кто ж убил-то твоего отца? — в отчаянии воскликнул Даниэль.

— Кабы я знала! Может, охрана прояснит что-нибудь.

— Я ухожу, Вашти.

— Прощай, иудей!

* * *

Говорят, мол, причина огорчения состоит в уязвленном тщеславии. К Даниэлю это не относится. Медленным шагом пророк плелся домой. Неважно подвигалось расследование. Времени прошло много, а результатов слишком мало. Даниэлю стало совершенно очевидно, что признание Шадраха — ложь от начала и до конца. Евнух не только не приносил Киру отрубленную голову вавилонского царя, но и вообще никого не убивал. Речи Шадраха — бред потерявшего рассудок. Иными словами, дело о раскрытии преступления не продвинулось, след не взят, и нет зацепки.

Правда, есть еще версия Акивы об убийстве Валтасара кем-либо из лагеря Кира, но это предположение казалось Даниэлю не перспективным.

“Может, и права Вашти, и охрана покойного что-нибудь знает? А что скажет Акива?” — размышлял Даниэль.

“До сих пор не ясно, чьей рукой написаны были слова на стене. Если не ангел сделал это, то кто? Как узнать? Как?”

Единственным утешением служил Даниэлю тот факт, что удалось выяснить мотив отвратительного поведения Валтасара на пиру — он раздал священные кубки не из желания унизить иудеев, а в угоду пьяным гостям, перебившим всю посуду. Это правда, но не та, которую искал пророк.

Даниэль пришел к заключению о необходимости срочного совещания с Акивой. “Требуется без промедления выправлять дела, — думал Даниэль, — не ровен час, призовет нас Дарий с отчетом, и что мы доложим ему?”

XI

Пятница. Для праведного иудея утренние и дневные часы этого еженедельного волнующего события наполнены ожиданием чего-то значительного, а то и радостного. Если есть в сердце тревога — надлежит ей отступить в темную глубину души и быть на время почти забытой. Впереди святая суббота. Близится праздник, и мысли устремляются к кипучему и безмятежному, к эпохальному и сиюминутному, к всесветному и домашнему.

Зато жены праведных иудеев не ведают в этот день умиротворенной безмятежности, но целиком посвящают себя кипучей деятельности. Ничего эпохального и всесветного — всё только домашнее и сиюминутное. Ибо заняты матроны приготовлением субботней трапезы. Они разрезают, измельчают, лепят, начиняют, взбалтывают, смешивают, пробуют, нюхают, обжигаются. Короче, несут предсубботнюю вахту у плиты.

Пророк вернулся под родной кров из дома учения. Молитва позади, молитвы впереди. Он не станет просить у Бога того, что может доставить себе сам, но жалобы — главную часть молитв — Господь непременно услышит.

Даниэль расположился в саду и предался размышлениям. Кабы уделил он толику внимания супруге — не встретил бы воодушевления, ибо целиком поглощена была Авишаг кулинарным священнодействием, не будь сие занятие рядом помянуто со священными деяниями мужа.

Глубокие раздумья о жизни захватили угомоненную в канун субботы душу пророка. Неожиданная и удивительная мысль пришла в голову ему.