Красная Орхидея

— Этого я не говорила. Просто это люди не моего типа. На первом месте у меня всегда были дети, а также мистер Чарльз. Знаете, до того как я стала работать на него, я стряпала для его отца. Я работаю в Холле лет с тридцати, а сейчас мне уже семьдесят два.

— Долго.

— Да. Мой муж умер от несчастного случая на ферме, и я пришла работать сюда. Своих детей у меня нет, так что это действительно доставляло мне радость… — Она сделала какое-то странное телодвижение, будто нервно поерзала на своем стуле, натирая серебро. — Я любила их как своих детей.

— Вы знаете Даниэллу, горничную миссис Виккенгем?

— Да-да, знаю. Она работала тут несколько лет — и слава богу, что она тут была, потому что я не смогла бы так носиться с ее светлостью, как это делала Даниэлла. Миссис Виккенгем — дамочка крутого нрава и бывала скора на расправу.

Сперва Анна показала фото Луизы Пеннел. Миссис Хеджес помотала головой. Также она не признала и Шерон Билкин. Анна была разочарована. Она достала фотографии, на которых были засняты плотские утехи в сауне, — снимки слегка подретушировали, так что остались видны лишь лица мужчин, дабы установить их личность. Хотя миссис Хеджес и не смогла припомнить имени, она сообщила, что, кажется, один из них испанец, довольно известный художник.

— Он не очень хороший человек. Он много раз тут гостил, и всегда в амбаре. Иногда он там рисовал.

— Это еще до того, как амбар переделали?

Миссис Хеджес замялась.

— Жена Эдварда Виккенгема совершила самоубийство в амбаре, верно?

Миссис Хеджес тягостно вздохнула и махнула рукой:

— Да-да, ужасно, очень печально.

Анна не ожидала, что старая экономка продолжит разговор, поскольку упоминание о самоубийстве, очевидно, расстроило ее. Однако та подалась вперед и заговорила тише.

— В этом доме творятся нехорошие вещи. С годами я приноровилась: сделать свою работу — и уйти к себе в комнату. Чего глаза не видят…

— Но если вы считали, что там творится нехорошее, почему же вы остались?

Миссис Хеджес взяла тряпочку для полировки и принялась начищать серебряный кубок.

— Мой муж умер молодым, оставив меня попросту без гроша, и старый мистер Виккенгем помог мне выкарабкаться. Это, пожалуй, была единственная реальная поддержка в моей жизни. У меня нет семьи, так что девочки и даже Эдвард были для меня как родные. Они заботятся обо мне и очень хорошо ко мне относятся.

— Вы, должно быть, очень переживали за Эмили?

Есть! Наконец-то Анна попала в цель: миссис Хеджес, глаза которой наполнились слезами, отвлеклась наконец от серебра:

— Я пыталась оправдывать его, то, как именно он себя тешил, но только не в отношении Эмили! Это непростительно. — Ее голос сделался еле слышным. — Я сразу поняла, что вы здесь неспроста. Если мистеру Виккенгему станет известно, что я рассказала вам то, чего говорить не должна, бог знает, что он со мною сделает. Впрочем, я скопила денег и могу куда-нибудь уехать.

Анна протянула руку и мягко пожала старческую ладонь экономки, подбадривая ее. Та крепко ухватила руку гостьи.

— Мне следовало бы что-то предпринять, когда я узнала, что происходит.

Чарльз Виккенгем мастерски парировал всякий вопрос, точно искушенный дуэлянт. Он делал выпады и отражал удары и с виду ни разу не встревожился и не устыдился, когда его спрашивали о его сексуальных наклонностях, — напротив, даже как будто смакуя, обсуждал устраивавшиеся в их доме оргии. Когда Ленгтон обвинил его в связи с собственной дочерью, Чарльз только махнул рукой:

— Не надо об этом снова. Я уже устал обсуждать проблемы моей дочери и ее непомерное воображение. Есть доктора, в том числе специалисты, которые могут подтвердить, что Эмили — ужасная маленькая лгунья. У меня не было сексуальной связи с моей дочерью.

— А как насчет беременности? — Ленгтон в упор посмотрел на Виккенгема.

В глазах у того что-то, кажется, промелькнуло.

— Все это плод ее фантазии. Разумеется, я опросил весь штат — ну, знаете, конюхов, садовников, — была ли у кого-нибудь интимная связь с ней. Естественно, я это сделал, поскольку она была несовершеннолетняя, но все это оказалось неправдой, все происходило в ее маленьком больном мозгу.

— Она утверждает, что перенесла аборт.

Он вздохнул, потряс головой:

— Утверждает! Что ж, если у вас есть какое-либо доказательство этого аборта, я бы не прочь с ним ознакомиться, потому что это полный обман!

— Итак, вы не делали операцию вашей дочери?

— Я?! Боже правый, за что мне такое? Я ее отец! Это очень серьезное обвинение. Знаете ли, я и в самом деле подумываю, что разговор нам лучше было бы вести в присутствии адвоката.

— Это не обвинение, мы всего лишь на стадии расследования, — спокойно сказал Ленгтон.