Красная пара

– Ещё, по-видимому, никогда такой практики не было, потому что человеку и в голову не придёт из-под стольких замков выбираться.

Панна Ядвига в этот раз особо не настаивала, но, прощаясь с ним, сказала ему только:

– Помните, Томашек, что, как этому пану хорошо служить будете, то уж я приготовлю вам хату и кусок земли в спокойном углу, куда не дойдёт московское око, и будете там сидеть остаток жизни, как у Бога за печью.

Томашек поцеловал ей руку, расчувствовался.

– А! Моя золотая панинка, – сказал он, – если бы это было правдой! Но в голове человека не поместится такое счастье. И где бы достать такую хату и землю, чтобы за них ничего не платить, и за них ничего не делать?

– Уж я тебе такую найду, только послужишь мне, Томашек.

Когда спустя несколько дней солдат пришёл снова, Ядвига пришла в недоумение от его лица, видя по нему, что он сильно о чём-то думал и над преодолением какой-то великой трудности работал. Когда все ушли, а в салоне осталась только тётка над работой в углу и Томашек с Ядвигой у двери, солдат потихоньку сам начал разговор.

– С той поры, как вы поведали мне о той хате, днём и ночью ходит по моей голове, и так я себе её ужу построил, что знаю все углы, а сердце моё к ней так бьётся, аж человек глупеет. Извините, панинка, страшное искушение, как дьявольское. Душа рада бы в рай, но грехи не пускают. Уж я догадался, о чём тут идёт дело, но бежать, к дьяволу, трудно!!

Сердце Ядвиги снова сильно забилось. Немного надежды блеснуло в её глазах, но как тут было положиться на такого Томашка, рассудительности которого в таком трудном деле хватить не могло? Незнание города и условий не позволяло ему помочь и указать средства, нужно было, сдаваясь Провидению, поверить неслыханному счастью и тому тщеславию русских, которое им даже догадаться не позволяло, что кто-то может предпринять намерение спастись из тюрьмы побегом.

– Я тут уже, простите, панинка, – сказал спустя какое-то время Томашек, – немного проведал, как бы это могло сделаться, но если бы человек и отважился на это дело, то это ужасно тяжело. Пусть только панинка внимательно послушает, что я скажу. В том же полку, что и я, служит русский, из далёких глубин России и, хоть русский, но это вроде бы человек не их веры, но из тех, что называют старообрядцами. Может, вы слышали, а, может, и не слышали, что они имеют своих ксендзев и свои отдельные церкви в лесах, и богослужение иное, а, так как обычные русские их не любят, так и они испытывают к ним отвращения. Это так, как у нас, униатов, так их там силой к той императорской церкви обращают. Но, хотя их вроде бы всегда обращают, так они своей веры придерживаются. Вот хотя бы и тот, о котором говорю, вроде бы такой же русский, как и другие, но уж предпочитает нас, католиков. Тогда мы с ним очень подружились. И он мне поведал, что якобы где-то под Пруссией, за границей, есть целые деревни его братьев, и так меня начал изучать, местный ли я, побегу ли с ним. Вот, – прибавил Томашек, – (то только беда, что я должен очень долго говорить, но иначе вы бы этого не поняли), тот русский, Никифор, очень умный человек, без него я бы в этом деле ничего не сумел, а как он в него вдаётся; пожалуй, всё хорошо сделает.

Ядвига очень над тем задумалась, безопасно ли было стольких людей допускать к тайне, боялась предательства, умышленного или из-за неловкости, могущей всё выдать. Поэтому, не отказываясь от самопожертвования Томашка, потребовала видеть этого Никифора, который мог быть спасителем Кароля. Но нужно было, не говоря ему ничего, привести его под каким-то другим предлогом.

Томашек взял это на себя и на следующей неделе пришёл с немолодым уже мужчиной, поражающая физиономия, полная серьёзности и суровости которого, припоминала, несмотря на отвратительный мундир, пустынников и аскетов. Какая-то глубокая грусть, на которую осуждает неволя, обливала его лицо, а на челе висела, как туча, забота, которая на нём вырылась глубокими морщинками.

Томашек, ведя Никифора, должен был сперва рассказать ему о своих дамах, о их связях и могуществе, заверяя его, что они одни могут поспособствовать их побегу и никогда на свете их бы не выдали.

Никифор долго колебался, но, привязанный к своей вере и множеству обрядов, взятых из старого закона, такое имел отвращение и пренебрежение к окружающему солдатству, так желал освободиться и присоединиться к староверам, которые под прусской властью должны были искать свободы совести, что, ведомый надеждой, он пошёл с Томашком к его пани.

Разговор со старым солдатом был чрезвычайно труден для панны Ядвиги, не знала она русского, а солдат не знал польского. Томашек же, который служил переводчиком, кроме служебного языка, немного знал по-русски. Однако же, шло это косо, и, взяв Бога в помощь, Ядвига должна была изречь великое слово, что дело шло о побеге узника из цитадели и что выкупом должно было быть не только безопасное препровождение старовера за прусскую границу, но довольно значительная денежная сумма. Русский на это улыбнулся.