Красная пара

– Ты думаешь, – сказала она, – что на человеке только огромные дозы счастья и боли так отчётливо проявляются, часто гомеопатичная капелька, воспоминание, надежда, предчувствие так изнуряют физиономию человека, как самый страшный сердечный ураган.

– Да, – ответил Альберт, – но это обычно происходит на тех лёгеньких водах, которые любой ветер волнует, глубины океана стоят спокойно часто даже при вихре. А вы в моих глазах есть океаном.

– Помилуй, граф, если бы нас кто-нибудь рядом слышал, подумал бы, что мы повторяем сцену из мольеровских Les precieuses ridicules[12]. Скажу тебе прямо, что это великое впечатление, которое ты читал не раз на моей физиономии и я находила у моих подружек, всё-таки при глубоком изучении причин оказывалось, что в отчаяние приводил разбитый горшок, а в экстаз – муслиновое платьице.

– Всё это правда, – сказал Альберт, – но нас этим не введёте в заблуждение. Я не великий физиономист, но вам так трудно даже благочестивую ложь сказать, что я поклялся бы, что вещь великой важности.

Ядвига повернула разговор на иной предмет, когда затем отворилась дверь и Эдвард, который вышел часом ранее за какой-то книжкой, вернулся с ней в салон с физиономией человека, которому нужно срочно рассказать большую новость.

– Прошу прощения, – сказал он Ядвиге, – что я так нескоро вернулся, во-первых, потому что Кинета ни у Гребетнера, ни у Сеневальда не нашёл, настоящей случайностью он очутился у Натансона, во-вторых, столкнулся невольно с какой-то дивной историей, которую в эти минуты передают из уст в уста по городу. Думаю, что это сказка, потому что известно, сколько их сейчас кружит, но, несомненно, основанная на каком-то реальном событии.

– Что же это? – спросила Ядвига.

– Как бы повесть из тысячи одной ночи. Известно, что такое цитадель, между тем, говорят, что из неё сбежал какой-то важный политический заключённый самым удивительным на свете способом, что убил охраняющего солдата, переоделся в его одежду, вышел, неся остатки обеда, и счастливо ускользнул.

Ядвига сильно зарумянилась, но, занятая с опущенной головой Кинетом, не дала узнать по себе волнение. Она чувствовала, что взгляд Альберта должен был её искать, а может, угадать всё.

Эдвард с детской многословностью повторял, что только слышал на улице; неумелые и повторенные подробности побега, допущения со стороны узника и т. п.

К счастью, было уже довольно поздно и гости постепенно начали расходиться, оставляя Ядвигу один на один с тёткой. Слёзы радости, долго сдерживаемые, бросились из её глаз, а достойная тётя, видя её плачущей, подошла к ней не в состоянии понять причины. На её настаивания Ядвига только отвечала:

– Не спрашивай! Помолимся, я счастлива. Может, не продлится счастье, но в эти минуты моё сердце переполнено! Помолимся!

Весь ряд законов маркграфа был рядом ошибок, вытекающих из совершенного незнания положения страны; не мог он понять его сам, потому что никогда не был с ним в тесных отношениях, как много ещё подобных так называемых государственных мужей, он сделал себе фальшивое представление, от которого великое тщеславие отступить ему не давало. Льстецы, окружающие его, не имели отваги вывести из ошибок. Маркграф, не допуская, чтобы мог ошибаться, вёл свою систему всё острей в убеждении, что ей подчинит страну.

Согласно его понятиям, горсть революционеров, социалистов, демократов терроризмом правила над Польшей, нужно было её, similia simiibus, терроризмом также победить. В Брюловском дворце заблуждались даже, что маркграфский деспотизм приводил к результату, высматривали счастливые симптомы, считали количество увеличивающихся цилиндров на головах, считали всё большую толпу обращённых на вечерах по понедельникам. Между тем всё спешно летело к неизбежному взрыву. Мы тут скажем правду, что подлинные русские, которые также не терпели Велопольского, как поляки, и завидовали его временной власти, очень потешно подозревая его даже в отношениях с революционерами, ясней видели вещи и катастрофу предвидели заранее. Им было срочно самим, засучив рукава, взяться за ремесло палача, облизывались на жестокости и добычу. Действительно, странное было положение и страны, и правящих в эту минуту перехода, которую можно назвать правлением Велопольских.