Красная пара

В первые минуты после своего освобождении, хоть вынужденный ежедневно скрываться и бояться за себя, Кароль почувствовал всё счастье свободы, после глухой тишины и бездействия тюрьмы движение и жизнь были для него удовольствием. Немного изменив физиономию стрижкой и бритьём новым способом, с небольшой осторожностью мог он ходить по Варшаве, а так много нашёл дел, что не имел свободной минуты. Хотя его заключение не продолжалось долго, он удивился, убедившись, насколько изменилось положение в это короткое время, должен был несколько дней посвятить оценке изменений, какие тут произошли. В революционные времена часто одна минута преобразует физиономию активистов и проясняет вещи поначалу ещё тёмные и непонятные.

В минуты, когда народ собирался приступить к борьбе, очень шла речь о том, чтобы ни у руля, ни в его лоне не разрывались собственные силы в противоположных направлениях. Значение было немаленькое. Мы можем признаться перед собой, что никогда избыточным согласием и слепым послушанием не грешили. Был великий страх, как бы и сейчас дело не развалилось под разными предлогами на части. Кароль был душой этой горстки, в которой проповедовал согласие и единство, как необходимые условия в момент борьбы.

В течении нескольких дней он нигде не показывался, так был занят, а Ядвига должна была искать какой-нибудь способ увидеться с ним, не подвергая его опасности. Нетерпеливая, она написала ему несколько слов, прося, чтобы в пять часов вечера он оказался в окрестностях Ботанического сада, куда и она должна была прибыть на прогулку. Принесли ей ответ, что Кароль прибудет на указанное место.

Варшавское население, особенно со времени, как Саксонский и Красинский сады были охвачены полицией и жандармами, довольно многочисленно в прекрасные вечера зачастило в те старые и красивые аллеи, на которых раньше любили щеголять красивейшими в городе экипажами. Теперь тут было больше пеших, ищущих тени и холода в более свободном месте, хотя и тут хватало раздражающих видов. А вдоль они были украшены ловко расставленными полицейскими, а, так как эта дорога вела к великокняжеской резиденции в Лазенках, часто по ней пробегали то кареты генералов с сопровождающей их стражей, то отряды войск, то, наконец, те кортежи великого князя и Маркграфа, так красноречиво доказывающие их популярность.

Великий князь ездил обычно в открытой карете, окружённый группой жёлтых и кармазиновых, как тюльпаны, черкесов, которые на маленьких конях, нагнувшись вперёд, скакали перед, при и за каретой. Те же самые ездили обычно с великой княгиней, чудесные костюмы которой, не слишком хорошего вкуса, невольно обращали глаза. Совсем иначе выглядел экипаж Маркграфа; чёрная карета a l’epreuve de la bombe, обитая бляхами, запряжённая быстрыми своими конями, летящая чрезвычайно шибко и окружённая целым отрядом синих жандармов, которые на тяжёлых конях едва могли за ней поспеть. При виде этой так называемой синей тучи, честный варшавский люд останавливался, присматривался и усмехался. По правде говоря, выглядело это на кортеж государственного заключённого, а не государственного мужа. Иногда пролетал аллею единственный казак с депешами (который вовсе не припоминал того казака у Марии Мальческого) и того преследовали любопытные глаза словно желая догадаться, что там он вёз на груди в кожаной сумке. Несмотря на важность этой минуты, лица прохожих сияли радостью, какую даёт героическая безучастность.

Около пяти часов Ядвига, выбрав себе надёжную подругу для прогулки, немолодую, некрасивую, но святую и честную панну Эмму, поехала на простой дрожке в аллеи, оставила её на Александровской площади, а сама с бьющимся сердцем пошла, высматривая Кароля. Он вскорости появился, довольно изменившийся для чужих глаз, потому что его нелегко бы узнали, но для Ядвиги всегда тот же, что и был. Поздоровались с тем лёгким смущением, которое выдаёт внутреннее чувство, и Ядвига первая начала разговор почти с того, на чём его прервала первого вечера. С освобождения Кароля она была в постоянном беспокойстве и страхе за него. Чувствовала за собой долг, посодействовав освобождению, обязательно уговорить, чтобы удалился из страны.

– Для того только, – отозвалась она, – я обязательно хотела с тобой увидеться, чтобы ещё и ещё настаивать на твоём отъезде. Я имею для этого некоторые права.

– Но я знаю, что вы ими не захотите воспользоваться, – сказал Кароль. – Может, я льщу себе, но мне кажется, что я здесь на что-нибудь нужен; не годится думать о себе, когда все и со всем, что мы имеем, обязаны служить великому делу избавления от ярма родины.

Вы, наверное, читали мемуары Бенвенуто Челлини и припомните ту минуту его жизни, когда он отливал шедевр, который сегодня украшает Флорентийскую лоджию. Он заметил, что ему не хватало золота для заполнения формы статуи, и он снёс всё, что имел, в доме, даже серебро и драгоценности, чтобы ими заполнить своё творение. Мы, как он, сегодня все и жизни наши, и сокровища должны бросить в тот огонь, из которого должно выйти святое дело – Польша.