Красная перчатка

Вспомнил ее. Хорошо. Может, Баррон теперь поменьше работает с воспоминаниями. Но неожиданно мне в голову приходит и другая мысль: я же подвергаю Сэма и Данику опасности. Им не следует здесь находиться, люди ведь собрались отнюдь не безобидные.

– Меня зовут Сэм Ю, – сосед протягивает Баррону руку и одновременно заслоняет собой Данику.

Брат отвечает на рукопожатие. Костюм поприличнее моего, черные волосы коротко подстрижены и аккуратно уложены. Прямо весь из себя хороший мальчик.

– Друзья Касселя – мои друзья.

К кафедре подходит священник и тихо обращается к маме. Я его не знаю. Мать никогда не отличалась особой набожностью, но сейчас обнимает его с таким рвением, точно готова немедленно покреститься в первой же попавшейся луже.

Спустя минуту она принимается вопить, перекрикивая безликую музыку, играющую на заднем фоне. Что ее взбесило, интересно?

– Его убили! Так и скажите в своей проповеди! Нет на свете справедливости, так и скажите!

И тут, словно по сигналу, входит Захаров. Поверх костюма накинуто неизменное длинное черное пальто. На булавке для галстука переливается фальшивый Бриллиант Бессмертия. Взгляд холодный и жесткий – прямо не глаза, а стекляшки.

– Поверить не могу: ему хватило наглости сюда явиться, – тихонько говорю я и встаю, но Баррон хватает меня за руку.

Рядом с отцом Лила. Я не видел ее с того самого ужасного разговора в Веллингфорде. Золотистые волосы вымокли из-за дождя, она вся в черном, только на лице необычайно ярко выделяется красная помада.

Лила смотрит на меня, а потом замечает Баррона и, сразу же посуровев, усаживается на стул.

– Хорошо бы кто-нибудь унял вон ту мою доченьку, – дедушка показывает на маму, будто доченек у него не одна, а несколько, и можно случайно перепутать. – Аж с улицы слышно.

Я и не заметил, как он вошел. Встряхнув зонтик, дед неодобрительно хмурится. Я вздыхаю от облегчения, как же здо́рово, что он здесь.

Старик треплет меня по волосам, как маленького.

Священник прокашливается, и все медленно затихают и рассаживаются по местам. Мать все еще рыдает, а чуть позже принимается стенать так громко, что проповеди почти не слышно.

Как бы, интересно, Филип себя чувствовал на собственных похоронах? Наверное, огорчился бы, что Мора не привезла сына попрощаться; застыдился бы мамы; и скорее всего, страшно разозлился при виде меня.

– Филип был воином в царствии Божьем, – вещает пастор. – Теперь он в воинстве ангельском.

Его слова неприятно отдаются в голове.

– Сейчас сюда выйдет Баррон и скажет несколько слов о своем любимом покойном брате.

Баррон выходит к кафедре и принимается расписывать, как они с Филипом вместе карабкались на какую-то гору и по пути узнали много важного друг о друге. Трогательная речь. История полностью содрана с одной книжки, которую мы читали в детстве.

Все, пора стащить у кого-нибудь фляжку, выбраться отсюда и тихонько посидеть в уголке.

Я удобно устраиваюсь на ступеньках в фойе. В соседнем зале тоже с кем-то прощаются: из-за двери доносятся приглушенные голоса, не такие громкие, как голос Баррона. Откинувшись назад, я гляжу на потолок, на мерцающую хрустальную люстру.

С папой мы здесь же прощались. Помню этот запах нафталина, пышное шитье на тяжелых шторах, узор на обоях. Помню, как старательно отворачивался распорядитель, когда безутешной вдове передавали конверты с нечестно заработанными деньгами. Похоронное бюро располагается неподалеку от Карни, и мастера часто пользуются его услугами. После церемонии мы отправимся на местное кладбище, где лежат папа и бабушка Сингер. Оставим цветы на их могилах. Может, те, из соседнего зала, будут там же своего покойника хоронить. Мастера ведь гибнут что ни день.

На папины похороны приехала тетя Роза, мы ее много лет до этого не видели. Самое яркое мое воспоминание: я стоял возле гроба и на ее вопрос «Ты как?» ответил «Нормально». Автоматически, даже не понял, что она имеет в виду. А тетя поджала губы, словно расстроилась, какой я плохой сын.

И я действительно почувствовал себя плохим сыном.

Но брат из меня еще хуже.

В фойе выходит Захаров и осторожно прикрывает за собой дверь. До меня доносится голос Баррона: «Мы никогда не забудем, каких необычных зверюшек Филип делал из воздушных шариков, как замечательно он стрелял из лука».

Захаров с улыбкой приподнимает густые седые брови:

– Сколько интересного я сегодня узнал о твоем брате.

Я встаю. Может, я и не могу ничего хорошего сказать о покойном и прощения у него просить не собираюсь, но кое-что сделать все-таки могу. Самую малость. Врезать его убийце.

Захаров, наверное, увидел выражение моего лица: он примирительно поднимает руки в перчатках. Плевать. Подняв кулак, я наступаю на него.

– Мы же заключили сделку.

– Я не убивал твоего брата, – он на шаг отступает. – Я пришел сюда, чтобы выразить соболезнования твоей семье и сказать тебе, что я его не убивал.

Я не опускаю кулак. Приятно смотреть, как он пятится.