Красная перчатка

— Давай-ка объясню тебе процедуру. Есть два варианта развития событий. Ты точно выберешь правильный.

Киваю. Ни один из этих вариантов мне наверняка не понравится.

— Тут в камере сидит Лила Захарова и еще парочка ребят, с которыми вас вместе повязали. Мы сейчас идем туда, и я сообщаю всей честной компании, что раз они друзья Касселя — то могут идти. И всех отпускаю. Может, даже извинюсь перед ними.

Я замираю.

— Тогда они решат, что я на вас работаю.

— Да. Именно так.

— Если Лила расскажет отцу, что я работаю на ФБР, то никакой информации я вам не добуду и стану совершенно бесполезен, — говорю слишком быстро, и он отчетливо видит, что прижал меня к стенке.

Если пойдут слухи, что я работаю на федералов, даже мать не захочет, чтобы ее видели со мною рядом.

— А я, может, и так считаю тебя бесполезным, — пожимает плечами Джонс. — Может, когда, кроме нас, у тебя не останется больше друзей, ты по-иному взглянешь на ситуацию.

Набираю в грудь побольше воздуха:

— Какой второй вариант?

— Обещай, что к концу следующей недели у тебя будет для меня зацепка. Накопай что-нибудь про загадочного убийцу. Что-нибудь стоящее. И никаких больше оправданий.

— Хорошо, — киваю я.

Он с силой ударяет меня по плечу затянутой в перчатку рукой.

— Я же сказал, ты выберешь правильный вариант.

И заталкивает меня в камеру к остальным.

Даника вскакивает с пола и бросается обниматься. От нее слегка пахнет пачули, а глаза покраснели от слез.

— Прости. Ты, наверное, так злишься на меня. Но мы не собирались этого делать. Не волнуйся. Мы бы никогда...

— Никто и не злится, — успокаиваю я ее, а сам вопросительно оглядываюсь на Сэма с Лилой.

— Они обещали нас выпустить... — Сэм замолкает, не зная, как продолжить. — Если согласимся пройти тест.

— Тест?

Как же хочется придушить Джонса, прямо здесь. Конечно же, у него на уме был еще какой-то идиотский план.

— Тест на гиперинтенсивное гамма-излучение, — устало объясняет Лила.

Со всей силы ударяю кулаком по белой стене. Больно, а толку, естественно, никакого.

— Кассель, мы не будем проходить тест, — обещает Даника.

— Нет. Вы должны. Вы оба. А потом выйдете и кому-нибудь позвоните из наших.

Адвокаты Захарова наверняка в два счета вытащат отсюда его дочь, даже не сомневаюсь. А я? Ну, дедушке, скорее всего, потребуется чуть больше времени, но ведь федералам нужна информация, поэтому им придется помочь.

— Но тогда они поймут, что вы оба... — снова начинает Сэм.

— В этом вся прелесть теста, — соглашается Лила. — Его отказываются пройти только те, кому есть что скрывать.

— У них нет законных оснований, — упрямо качает головой Даника. — Нас и здесь держат незаконно. Не оформили как следует, не зачитали права. Мы не совершили никакого преступления. Яркий пример правительственного злоупотребления властью и предубеждения против мастеров.

— Да ну? — усаживаюсь на пол рядом с Лилой.

Я ехидничаю, но все равно не могу не восхищаться Даникой: первый раз попала в подобную передрягу, в тюрьму, а все равно озабочена тем, что правильно, а что нет.

— Тебя трясет. — Лила кладет руку мне на плечо.

Разве? Смотрю на свои ладони. Словно это вовсе и не мои руки. На левой кожаная перчатка немного ободралась, когда молотил по стене. Пальцы ощутимо дрожат.

— Сэм, — пытаюсь успокоиться. — Тебе-то точно незачем здесь сидеть.

Сосед оглядывается на меня, а потом на свою девушку:

— Я знаю, как важно для тебя поступать правильно, но если мы не согласимся на тест — что дальше? — Он переходит на шепот: — А если тогда нас и спрашивать не будут?

— А если мы его пройдем, а нас все равно не выпустят? — не сдается Даника. — Не буду я. Это идет вразрез со всеми моими убеждениями.

— Думаешь, я сам не понимаю, что так неправильно? — огрызается Сэм. — Нечестно? Не вижу, что это все полное дерьмо?

— Проехали, — стараюсь говорить как можно более уверенно; не хочу, чтобы они ругались; только не из-за теста. — Давайте просто подождем. Скоро нас отпустят. Должны. Даника правильно говорит: арест не оформили, как полагается. Все будет хорошо.

Повисает напряженное молчание.

Проходит еще час. Меня гложут сомнения, понемногу подкрадывается паника. Я уже готов признать собственную неправоту (никто никого не отпустит — они решили сгноить нас здесь) и начать барабанить в дверь, призывая агента Джонса. И вдруг в камеру входит полицейский и отпускает нас. Ничего не объясняет, просто выставляет прочь из участка.

Машина так и стоит на газоне, только боковое зеркало треснуло.

В Уоллингфорд мы добираемся к десяти вечера. Идем через двор, а я не могу отделаться от странного ощущения, будто со времени нашего сегодняшнего отъезда прошли не часы, а годы. На самостоятельную работу, конечно, не успеваем, но зато как раз вовремя к вечерней проверке.

— Я слышал, вас Рамирес отпустила на митинг? — подозрительно косится на меня Пасколи. — И как все прошло?

— Решили туда не ездить и отправились на пляж, — врет Сэм. — Правильно сделали — говорят, на митинге был настоящий бардак.

Щеки у соседа чуть покраснели, словно он стыдится собственной лжи.

Больше о протесте Сэм ничего не говорит.