Красная площадь

Кутасов — без фуражки, в распахнутой шинели — стоял у стены пакгауза. Прямо напротив него растопырился на своих трех ногах пулемет «гочкис», а кругом столпился весь полк.

— В последний раз предлагаю! — сказал матрос Володя. — Отдай трудовому народу честь!

Кутасов презрительно молчал.

— За свое ослиное упрямство ты можешь заплатить башкой, — серьезно предупредил матрос.

— Ништо! — крикнул Карпушонок. — Ён зараз нам в ножки поклонится!

Он лёг за пулемет. Второй номер — это был белоглазый Кащей — поправил жесткую металлическую ленту, и «гочкис» дал по Кутасову длинную очередь. Вернее, не по Кутасову, а повыше его головы. На стенке появилась длинная пунктирная линия.

Посыпалась известковая пыль. Волосы Кутасова сразу побелели, будто он поседел от страха. Но если комполка и напугался, то виду не показал. Стоял отставив ногу и насильно улыбался.

(Вдоль путей к пакгаузу бежали Амелин, Уно и Наташа. Наташа плакала на бегу, а Уно — тоже на бегу — кричал ей в ухо:

— Не плачь, не плачь! Я шутил. Никто не будет убивать!..)

Теперь над головой Кутасова были уже две черные пунктирные линии. Бородатый комроты не выдержал:

— Гражданин командир! Да отдай ты им честь. Ну их к лешему!

— Отдай, не связывайся, — поддержали в толпе. — Отдай честь!

— Честь я никому не отдам, — сказал Кутасов и усмехнулся невеселой волчьей улыбкой. — Она у меня одна. Отдашь, а где новую взять?

— Огонь! — скомандовал матрос Карпушонку. Новая очередь легла пониже, чуть не над самой макушкой упрямого комполка.

— Отдашь?

Ствол пулемета опустился еще ниже, глянул прямо в лицо Кутасову. И в этот момент из-за угла пакгауза выбежал Амелин.

Уговаривать и рассуждать не было времени. Комиссар подскочил к исчерненной пулями стене и стал рядом с Кутасовым.

Карпушонок крякнул, скривился — и все-таки нажал гашетку. Но матрос подшиб ногой ствол пулемета, и «гочкис» выплюнул последнюю очередь куда-то в небо…

Наташа плакала, уткнувшись лицом в шинель Уно. А эстонец осторожно, чтоб не толкнуть ее, доставал из кармана кисет и трубку.

— Зачем плакаешь, молоденький девчонка?.. Все хорошо! Все хорошо!

По перрону шли Кутасов и комиссар, а за ними охрана — двое солдат-большевиков с винтовками и гранатами.

— Отдание чести категорически отменено! — внушал комиссар, клацая зубами от злости и от малярии. — И зачем оно вам?.. Это что, тоже закон войны?

— Да, закон, — стоял на своем Кутасов.

— А ну вас!.. И вообще, надо понимать, с кем имеете дело. Это пока еще не воинская часть, а так… шарага!

Кутасов ухмыльнулся.

— Нет, милочка моя. Вот тут вы ошиблись. Это полк прекрасный — бывалый, дружный… Фронтовики! Я бы с ними до Индии дошел, как Александр Филиппыч.

— Какой Александр Филиппыч?

— Македонский.

Перед дверью знакомой кладовки Кутасов резко остановился.

— Сюда? Я сюда не пойду.

— Опять двадцать пять!.. Это для вас единственное безопасное место!

— Да я про другое, — смущенно буркнул Кутасов. — Тут мыши… Я их боюсь.

Амелин даже растерялся.

— Ну, я не знаю… Ну хотите, я вам сюда кошку принесу?

— Кошек я тоже терпеть не могу.

Наташа сидела съежившись у «буржуйки» в станционном буфете. Вошел Амелин, поглядел на нее удивленно и обрадованно.

— Можно я у вас посижу? — попросилась Наташа. — Я дома боюсь.

— Наталья Владимировна, зачем же вы спрашиваете? — Амелин стал торопливо застилать свою раскиданную постель. — Да вы не переживайте. Как-нибудь уладится.

— Ну почему они на него? Ведь он очень хороший… Вы знаете, он даже добрый.

— Николай Павлович?.. Да, — согласился Амелин. — Он у вас…

Комиссар не докончил. Под его подушкой, плоской и твердой, как ржаной корж, лежал, оказывается, пакет. Серый пакет, прошитый ниткой и засургученный.

— Это вам, — объяснила Наташа. — Его еще ночью привезли. Когда вы бредили.

— Тут написано — «срочно», — мягко укорил Амелин.

— Ах, господи. Они всегда пишут «срочно».

Комиссар сломал печать, вытащил депешу. И, как всегда бывает, в глаза ему бросились самые главные строчки: «…вероломно нарушив перемирие, немцы перешли в наступление широким фронтом. С получением сего вам надлежит…»

— Что они вам пишут?

— Это секретное.

Он сидел ссутулившись, уставя глаза в какую-то непонятную ей точку.

— Плохие новости?

— Хуже не бывает. — Амелин не жаловался, просто думал вслух. — Хоть бы Николай Павлович был… А что ж я могу один?

В дверь крепко постучали — наверное, прикладом. Вошли Карпушонок, матрос Володя, Уно и бородач Камышов. Все были при винтовках, даже у матроса торчал за плечом кавалерийский карабин.

— Извините за беспокойство, — вежливо сказал Володя Наташе и сразу отвернулся к комиссару. — Мы к тебе пришли как полковой комитет.

— Комитет я распустил, — жестко напомнил Амелин.

— Ты слушай, а не петушись. Без комитета сейчас нельзя. На нас вдут немцы.

— А вы откуда знаете? — вскочил комиссар. — Это сведения секретные!

Уно вынул изо рта трубочку.

— Пойди на улицу, одевай очки и увидишь свой секрет… Без очков тоже увидишь.