Красная площадь

— Да. Но только если не хочешь говорить об этом, не заставляй себя. Можно ведь потолковать и в другой раз…

Симон сделал жест, который как раз и означал: не сейчас.

— Я уже сказал тебе… Это очень сложно. В двух словах не объяснишь. Во всяком случае, могу еще раз повторить, что сегодня я не дальше от вас, чем прежде. Нет. Быть может, даже ближе. Хотя бы потому, что вас преследуют.

Он заметил на стволе винтовки маленькое ржавое пятнышко и стал выцарапывать его ногтем, удивляясь про себя, как он мог допустить такой непорядок.

Туман рассеялся, и день сразу стал чудесным осенним днем, сулящим первые радости охотнику. Голоса людей, скрытых в зарослях терновника, в складках местности, доносились сюда, как мирное журчание ручейка. «Противник», несмотря на действительно искусную маскировку, выдавал свое присутствие голубыми дымками сигарет. Стая ворон с карканьем пронеслась над полем битвы. Им-то пути не были заказаны! Прево поправил каску на своих рыжих волосах, отложил в сторону винтовку, взял сигарету, затем протянул Симону пачку.

— Прости…

Он тихонько кашлянул, почувствовав раздраженной глоткой едкий вкус бумаги.

— …а если бы ты вступил, ты бы… ты бы остался сейчас? И сейчас бы остался?

— Вне всякого сомнения. Я скажу тебе одну вещь, которая может показаться смешной — да, наверно, это и в самом деле смешно, но если бы даже я был не согласен, я все равно остался бы… Это вопрос чести. Слово это может показаться тебе слишком пышным. Но это верное слово. Пусть даже это мораль клана. Я не мог бы уйти в такой момент.

Прево недовольно скривил лицо.

— Ничего смешного в этом не вижу. И не понимаю, почему ты называешь это «моралью клана». Слишком уж все вы боитесь высоких чувств! — Он немного помедлил. — При всем том лучше, конечно, было бы руководствоваться другими мотивами. Мотивами политическими…

Симону показалось, что Прево снова взял наставительный тон.

— С моей точки зрения, политических мотивов достаточно, но я понимаю, что это не всегда легко. Пакт будет понят позднее. Все лето шла невообразимая политическая игра. Русские видели, что французское правительство не желает настоящего военного союза, и поняли, что могут остаться один на один с Гитлером и что Гитлер нападет на них. Нужно было выиграть время, чтобы подготовиться.

— Но ведь идет война, — сказал Симон. — И ты не в состоянии помешать французам думать, что война разразилась именно из-за этого. То есть… из-за нас.

— Возможно. Но что поделаешь? Они поймут позже.

— Так или иначе, но есть еще один вопрос: война, та война, которую мы ведем… нужно ли действительно вести ее? Стоит ли отдавать жизнь в этой войне?

Прево поднял брови.

— Сегодня это чисто абстрактный вопрос.

— Пусть так, — сказал Симон, — но через два месяца…

Пришел приказ сделать бросок на тридцать метров. Во исполнение приказа Борд и Прево перебрались в кювет, хотя оттуда вести огонь из их воображаемого пулемета было бы просто невозможно. Перебегали они по всем правилам, то есть согнувшись в три погибели. Первая рота, располагавшая настоящим пулеметом, дала залп, сразу создав иллюзию боя. Симон едва успел подумать о том, как это солдаты могут пробежать тридцать метров под огнем, бросаясь буквально навстречу смерти. Ему пришлось поспешить с разгадкой этой тайны. Справа от него какие-то парни, стараясь воссоздать обстановку реального боя, примкнули к винтовкам штыки. Их учили этому, готовя к атаке, но колоть не научили. Странная стыдливость! «В четырнадцатом году, — рассказывал отец Симона, — нас учили штыковому бою. Учили ставить ногу на тело проколотого штыком врага и выдергивать штык». Симон не спросил отца, приходилось ли ему самому колоть штыком.

У края кювета возникла фигура младшего лейтенанта.

— Господин лейтенант, — сказал Симон, — отсюда нельзя стрелять.

— Послушайте, Борд, — сказал младший лейтенант, — сколько раз я вам уже говорил, чтобы вы не умничали.

— Хорошо, господин лейтенант. Но по какой цели мы будем вести огонь?

— По самолету, — сказал младший лейтенант не без издевки в голосе.

И, пыхнув сигаретой, ушел.

Кювет был сырой и холодный.

— Летом, — заметил Симон, — здесь должны водиться лягушки.

Он вспомнил, как мальчишкой ловил лягушек в Бейсаке. Со всего размаха безжалостно швырял свою жертву о камень, а потом распарывал ей брюшко кухонным ножом. «Сейчас, — подумал Симон, — я вряд ли стал бы так делать…» А ведь его учат воевать!

Они поудобнее устроились в кювете, упершись подошвами в рыхлую землю. В этом облачении, уцелевшем от той, уже давней войны, в касках набекрень, в шинели с подоткнутыми полами, с винтовкой на сгибе руки, с сигаретами в зубах, плохо выбритые, под серым пологом неба, с которого сползал туман, застилая окрестность, они вновь стали на несколько мгновений до странности похожи на своих отцов.

— Одним словом, «Верден, или Призраки прошлого», — заметил Симон.

— Напрасно ты шутишь, — сказал Прево. — Веселого мало. Посмотрим, что ты запоешь весной…

— Так ты в самом деле считаешь…

— Да.