Красная птица

— Нет, он, как и я, был учитель. — Алексей Павлович немного покраснел и покашлял. — Он был старик. Глухой старик. И он ещё плохо видел и спотыкался, когда шёл по земле. — Алексей Павлович потёр свой шрам на лице. — Или, может быть, он спотыкался, потому что всё время думал о звёздах, и когда шёл куда-нибудь, то видел только звёзды во тьме и летящие к ним ракеты.

Алексей Павлович и Миша вышли на обрыв к реке. Река текла глубоко внизу, и ивы по её берегам были похожи на маленькие серебристые облачка. А за рекой, до лесистых холмов на горизонте, шли поля. На полях везде росли капуста и картошка, и колхозники уже начали убирать их. Видны были маленькие сверху грузовики, приехавшие в поля, и точками розовые и зелёные косынки девушек, и ещё сизые кучи срезанной капусты.

— Посидим, — сказал Алексей Павлович. — Сперва нужно помолчать и как следует посмотреть на всё, чтобы запомнить. Знаешь, так просто, для настроения.

— Как — для настроения? — спросил Миша.

— Ну чтобы легко стало. На душе.

— А! Мне уже легко, — быстро сказал Миша и посмотрел на планёр. И вообразил, как сейчас полетит красный планёр.

— Но мы всё равно ещё посидим, — сказал Алексей Павлович. — Смотри, как тихо! Вон, видишь, деревья жёлтые, а вон, правее, целый лес багровый, а там — видишь? — ещё не успело пожелтеть, там зелено. И паутина летает.

— А почему она летает?

— А это такие маленькие паучки. Осенью они выпускают паутинку, и ветер несёт их с севера на юг, а когда стихает, паучки опускаются на землю и сидят на траве. А потом опять летят. Всё летит, Миша, всё, брат ты мой, летит — и жизнь наша, и птицы, и ракеты, и сама земля, и солнце — всё летит!

Алексей Павлович опять потихоньку замурлыкал песню, которую когда-то пел на севере. О том, как внизу уходят назад гористые берега, море и виден Северный полюс. И как ветер дует над Новой Землёй и солнце совсем не заходит и мерцает над океаном.

Миша сидел смирно, смотрел на красный планёр, который вздрагивал рядом на траве, просясь в полёт, смотрел на широкие, до самого горизонта, поля за рекой и думал, что эти поля идут до самого Дальнего Востока, где живут сейчас его отец и мать, и до Новой Земли, про которую пел Алексей Павлович, и ему было хорошо.

— Ну ладно, — сказал Алексей Павлович и встал. — Давай-ка запустим мы с тобой этого бродягу!

Он взял планёр в правую, здоровую руку. А левой погладил его крылья и фюзеляж.

— Внимание! — закричал он громовым голосом, и эхо отдалось из лесу.

— Старт! — крикнул он ещё громче, и эхо опять отдалось, а планёр уже рванулся вперёд и полетел.

Сперва он покачивался, будто был взволнован свободой и не знал, куда лететь — вниз или вверх. Потом успокоился, воздушные токи, поднимавшиеся от реки, подхватили его, и он стал забираться вверх. Он парил уже выше места, где стояли Алексей Павлович с Мишей, и заворачивал направо, но потом, раздумав, переменил курс и полетел налево, на восток, забирая всё выше и выше.

Сияло неяркое, сентябрьское солнце, всё заливало своим ласковым светом, и ветры, которые тихонько дули над землёй, были лёгкими и тёплыми. А там, за рекой, в полях, люди, увидев планёр, прикрывали глаза от солнца рукой и смотрели на красную птицу, стремительно несущуюся к недоступной высоте, как на чудо.

— О! О! Смотрите! — говорили они друг другу.

А планёр летел всё дальше! И хотя Алексей Павлович с Мишей остались далеко на обрыве, они тоже как бы летели вместе с ним и вместе с ним озирали землю и радовались ласковому дню и тому, что внизу идёт мирная работа и что люди замечают их планёр.

ПУТЕШЕСТВИЕ В РУКОМАРУ

Люблю я проводить осень в Пицунде, потому что нет, наверно, места лучше на всём Чёрном море.

Приехал я в Пицунду и пошёл искать себе дом. Долго я ходил по солнцу, устал и присел отдохнуть на лавочке возле какой-то калитки.

Вдоль дороги росли эвкалипты — высокие деревья с узкими длинными листьями. Они начали уже опадать. Много оранжевых, шоколадных листьев и коры, свёрнутой в трубку, лежало на земле. Ребята собирали листья и кору в кучи и жгли маленькие костры. Эвкалиптовый дым был горек и пахнул лекарством.

Я понюхал дым, задумался и не заметил, как из калитки вышел мальчик Валерка.

Он был в зимней шапке, глаза его серебрились, а лицо было бледно; он приехал с севера, и ему было семь лет.

— А откуда ты приехал? — спросил он.

— Я не приехал, а пришёл, — сказал я. — Я целый день шёл пешком из Гагры.

— Ух! — изумился Валерка. — А куда ты идёшь?

— А иду я… — тут я немного подумал, — иду я, братец ты мой, в Рукомару.

Никакой Рукомары, конечно, не было на свете. Но мне тут же показалось, что она есть. Может быть, на меня так подействовал запах эвкалиптового дыма или чёрные кипарисы. Или далёкие горы, которые были тёмно-красными в этот предвечерний час.

— А где эта Рукомара? — спросил Валерка.

— Совсем рядом, у моря, — махнул я рукой.

— Я ещё не видел моря, — сказал Валерка. — Я вчера только приехал. А что в этой Рукомаре?